Посылаю вам виршу, говоренную запорожцами, и расстаюсь с вами до следующего письма.
…Поклонитесь от меня, когда увидите, Щепкину. [Мих. Сем. Щепкин (1788–1863) — выдающийся комический актер; до 1821 г. — крепостной кн. Репнина, отпущен на волю под поручительство украинского историка Д. Н. Бантыша-Каменского. С Гоголем познакомился тогда же, в Москве. ] Посылаю поклон также земляку, [Осипу Макс. Бодянскому (1808–1877). Бодянский был, как и Гоголь, уроженец Полтавщины. Впоследствии — профессор Московского университета по кафедре славянских языков и литератур. ] живущему с вами, и желаю ему успехов в трудах, так интересных для нас.
«Письма», I, стр. 230–231.
Н. В. ГОГОЛЬ — М. П. ПОГОДИНУ
Пб., 1 февраля 1833 г.
Насилу дождался я письма вашего! Узнавши из него причину вашего молчания, уже не досадую на вас. Зависть только одолевает меня. Как! в такое непродолжительное время и уже готова драма, огромная драма, между тем как я сижу, как дурак, при непостижимой лени мыслей. Это ужасно. Но поговорим о драме. Я нетерпелив прочесть ее. Тем более, что в Петре вашем драматическое искусство несравненно совершеннее, нежели в Марфе. Итак Борис, верно, еще ступенькою стал выше Петра. [Исторические драмы Погодина. ] Если вы хотите непременно вынудить из меня примечание, то у меня только одно имеется. Ради бога, прибавьте боярам несколько глупой физиогномии. Это необходимо. Так даже, чтобы они непременно были смешны. Чем знатнее, чем выше класс, тем он глупее. Это вечная истина! а доказательство в наше время. Через это небольшой ум между ними уже будет резок. Об нем идут речи, как об разученой голове. Так бывает в государстве. А у вас, не прогневайтесь, иногда бояре умнее теперешних наших вельмож. Какая смешная смесь во время Петра, когда Русь превратилась на время в цирюльню, битком набитую народом! один сам подставлял свою бороду, другому насильно брили. Вообразите, что один бранит антихристову новизну, а между тем сам хочет сделать новомодный поклон и бьется из сил сковеркать ужимку французокафтанника. Я не иначе представляю себе это, как вообразя попа во фраке. Не пожалейте красненькой, нарядите попа во фрак, за другую обрейте ему бороду и введите его в собрание или толкните меж дам. Я это пробовал, и клянусь, что в жизнь не видел ничего лучше и смешнее. Каждое слово и движение нового фрачника нужно было записывать. Благословенный вы избрали подвиг! Ваш род очень хорош. Ни у кого столько истины и истории в герое пиесы. Бориса я очень жажду прочесть.
Как бы мне достать ваших Афоризмов? [«Исторические афоризмы» Погодина. ] Меня очень обрадовало, что у вас их целая книга. Эх, зачем я не в Москве.
Журнальца, который ведут мои ученицы, я не посылаю, потому что они очень обезображены посторонними и чужими прибавлениями, которые они присоединяют иногда от себя из дрянных печатных книжонок, какие попадутся им в руки. Притом же я только такое подносил им, что можно понять женским мелким умом. Лучше обождите несколько времени: я вам пришлю или привезу чисто свое, которое подготовляю к печати. Это будет всеобщая история и всеобщая география в трех, если не в двух, томах, под названием: «Земля и люди». Из этого гораздо лучше вы узнаете некоторые мои мысли об этих науках. [Замысел книги «Земля и люди» не был осуществлен, но что-то вроде географии для детей Гоголь начал писать См. «Атеней», 1926, № 2–3, стр. 78–80.]
Да. Я только теперь прочел изданного вами Беттигера. [Карл Вильгельм Беттигер (Bottiger; 1790– 1862) — немецкий историк-популяризатор; профессор истории в Лейпциге и Эрлангене. Имеется в виду книга «Общая история Беттигера в 3 книжках, курс гимназический», вышедшая в 1833 г в переводе московских студентов под редакцией Погодина. ] Это, точно, одна из удобнейших и лучших для нас история. Некоторые мысли я нашел у ней совершенно сходными с моими, и потому тотчас выбросил их у себя. Это несколько глупо с моей стороны, потому что в истории приобретение делается для пользы всех и владение им законно. Но что делать? Проклятое желание быть оригинальным. Я нахожу только в ней тот недостаток, что во многих местах не так развернуто и охарактеризовано время. Так Александрийский век слишком бледно и быстро промелькнул у него. Греки, в эпоху национального образованного величия, у него звезда не больше других, а не солнце древнего мира. Римляне, кажется, уже слишком много, внутренними и внешними разбоями, заняли места против других. Но это замечания собственно для нас. А для Руси, для преподавания, это самая золотая книга!
Вы спрашиваете об Вечерах Диканьских. Черт с ними! Я не издаю их. И хотя денежные приобретения были бы не лишние для меня, но писать для этого, прибавлять сказки не могу. Никак не имею таланта заняться спекуляционными оборотами. Я даже позабыл, что я творец этих Вечеров, и вы только напомнили мне об этом. Впрочем, Смирдин [Ал-др Филип. Смирдин (1794–1857) — известный книгопродавец и издатель. [отпечатал полтораста экземпляров 1-й части, потому что второй у него не покупали без первой. Я и рад, что не больше. Да обрекутся они неизвестности! покамест что-нибудь увесистое, великое, художническое не изыдет из меня! Но я стою в бездействии, в неподвижности. Мелкого не хочется! великое не выдумывается! Одним словом, умственный запор. Пожалейте обо мне и пожелайте мне! Пусть ваше слово будет действительнее клистира. Видите ли, какой я сделался прозаист и как гадко выражаюсь. Всё от бездействия.
Обнимая и целуя вас, остаюсь ваш Гоголь.
Н. В. ГОГОЛЬ — А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ
Пб., 8 февр. 1833 г.
…Мне уже кажется, что время то, когда мы были вместе в Васильевке и в Толстом, черт знает как отдалилось, — как будто ему минуло лет пять! Оно получило уже для меня прелесть воспоминания. Я вывез однако ж из дому всю роскошь лени и ничего решительно не делаю. Ум в странном бездействии; мысли так растеряны, что никак не могут собраться в одно целое.
И не один я, — всё, кажется, дремлет. Литература не двигается; пара только вздорных альманахов вышла — «Альциона» и «Комета Белы». Но в них, может быть, чайная ложка меду, а прочее всё деготь. Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не затащат его в деревню. Один только князь Одоевский деятельнее. На днях печатает он фантастические сцены, под заглавием: «Пестрые Сказки». Рекомендую: очень будет затейливое издание, потому что производится под моим присмотром. [«Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Мод. Гомозейкою, изданные В. Безгласным» (1833 г.) Книжка была действительно затейлива — и по содержанию и по внешности. ] Читаешь ли ты «Илиаду»? Бедный Гнедич уже не существует. Как мухи мрут люди и поэты. [Ник Ив. Гнедич, переводчик «Илиады», украинец по происхождению, р. 1784 г., умер 3 февраля 1833 г. ] Один Хвостов и [Шаликов], [У Шенрока «Шишков», но, вероятно, это имя неверно прочитано, и следует «Шаликов» Рядом с графом Хвостовым естественно было вспомнить князя Петра Ив. Шаликова (1768–1852), так же часто подвергавшегося насмешкам. Ал-др Сем. Шишков (1754–1841), известный автор «Рассуждения о старом и новом слоге», меньше всего был известен как поэт. ] на зло и посмеяние векам, остаются тверды и переживают всех, […] свои исподние платья. Поздравляю тебя с новым земляком, приобретением нашей родине. Это Фаддей Бенедиктович Булгарин. Вообрази себе: уже печатает малороссийский роман под названием «Мазепа». Пришлось и нам терпеть! В альманахе «Комета Белы» был помещен его отрывок под титулом: «Поход Палеевой вольницы», где лица говорят даже малороссийским языком. Попотчевать ли тебя чем-нибудь из Языкова, чтобы закусить […] конфектами? Но я похвастал, а ничего и не вспомню. Несколько строчек, однако ж, приведу:
