Полька окончилась; после короткой паузы из зала донеслись задорные звуки мазурки. В доме усилился шум и топот, время от времени долетали выкрики распорядителя танцев, а затем разнесся такой грохот, от которого, казалось, обрушится вся усадьба. Еврей равнодушно слушал, терпеливо ждал и — думал.
Вдруг в сенях что-то стукнуло, загремело, дверь распахнулась, словно ее вышибли, — и перед посетителем предстал помещик. На нем был расшитый блестками и колечками плащ с красным воротником, красная шапка с павлиньим пером, широкие штаны в розовую и белую полоску и сапоги с подковками.
— Как поживаете, пан Гиршгольд? — весело поздоровался хозяин. — Что это за спешное письмо от тестя?..
Гость медленно поднялся со стула, важно поклонился и, достав письмо из внутреннего кармана, сказал:
— Пожалуйста, прочтите.
— Как?.. Сейчас?.. Но я танцую мазурку, пав Гиршгольд…
— А я строю участок дороги, — возразил гость.
Помещик прикусил ус, распечатал письмо и быстро пробежал его глазами.
Шум в зале все усиливался, возгласы распорядителя танцев раздавались все чаще и становились все громче.
— Вы хотите купить у меня имение? — спросил помещик.
— Да, и сейчас же.
— Но послушайте, у меня бал!..
— А меня ждут колонисты. Если я до полуночи не договорюсь с вами, завтра мне придется договариваться с вашим соседом. Он на этом выиграет, а вы проиграете.
— Ну хорошо… — проговорил, едва сдерживая нетерпение, помещик. — Тесть в письме очень лестно отзывается о вас… Но сейчас…
— Вам нужно только написать несколько слов.
Помещик бросил на стол свою шапку.
— Право, пан Гиршгольд, вы несносны!..
— Не я, а дела. Мне очень приятно быть полезным вашему семейству, но в моем распоряжении крайне мало времени.
В сенях снова что-то загремело, в комнату ворвался улан.
— Владек, побойся бога, — закричал он, — что ты делаешь?
— Срочные дела… — оправдывался хозяин.
— Но твоя дама ждет…
— Пусть кто-нибудь меня заменит; повторяю, у меня важные, срочные дела.
— Но дама!.. — горестно воскликнул улан, выбегая из комнаты.
Из зала донесся охрипший голос главного распорядителя, вскоре совсем замолкший. Однако тотчас его сменил чей-то могучий бас:
— Дамы, rond; кавалеры, corbeille!..[2]
— Сколько вы даете? — в отчаянии повернулся хозяин к покупателю. — Что за нелепое положение!.. — прибавил он, постукивая подковками.
— Крайняя цена — две тысячи двести пятьдесят рублей за влуку[3] , — решительно ответил приезжий. — Завтра я дам уже только две тысячи.
— En avant![4] — рокотал бас в зале.
— Ни за что! — ответил помещик. — Лучше я продам мужикам.
— Мужики дают полторы тысячи, дадут самое большее тысячу восемьсот.
— В таком случае, я сам буду хозяйничать.
— Вы и сейчас сами хозяйничаете, а что толку?..
— Tournez!..[5] — объявили в зале.
— То есть как это — что толку?.. — возмутился помещик. — Земля великолепная, леса, луга…
Еврей махнул рукой.
— Я ведь знаю, что тут у вас есть, — сказал он. — Знаю от вашего управляющего, который уволился с нового года.
Помещик рассердился.
— Тогда я сам распродам колонистам!.. — крикнул он.
— И получите по две тысячи за влуку, а тем временем молодая пани умрет с тоски, — улыбаясь, возразил приезжий.
— Chaine![6] Налево! — раздалось в зале.
— О, господи! Что же делать?.. — вздохнул помещик.
— Подписать купчую, — ответил Гиршгольд. — Пишет же вам тесть, что я плачу больше, чем кто-либо, и заслуживаю доверия.
— Partagez![7]
В сенях в третий раз что-то загрохотало, споткнулось, стукнулось о дверь, чертыхнулось, и в комнату снова влетел улан.
— Владек! — завопил он. — Граф смертельно обижен твоим невниманием к его невесте и хочет уезжать…
— Боже! Что за несчастье! — простонал помещик. — Пишите, пан Гиршгольд, купчую, я сейчас вернусь…
Он убежал. Приезжий достал из дорожной сумки чернильницу и перо, из кармана — вчетверо сложенный листок бумаги и при свете стеариновой свечи, под звуки музыки, шарканье ног и выкрики распорядителя танцев написал несколько строк. Потом снова погрузился в свою обычную задумчивость.
Через четверть часа мазурка затихла, а вслед за тем в комнату вернулся усталый, но сияющий шляхтич.
— Готово? — спросил он весело.
— Готово.
Помещик прочел и подписал, прибавив с улыбкой:
— Чего стоит такая купчая?
— Для суда — ничего не стоит, а для вашего тестя она имеет значение. Ну, а у него есть деньги, — ответил Гиршгольд.
Он подул на подпись, неторопливо сложил бумагу и в заключение спросил с оттенком легкой иронии:
— Что же, граф уже не сердится?
— Мне удалось его успокоить, — с довольным видом ответил помещик.
— В этом году его ждут большие неприятности от кредиторов, — пробормотал приезжий. — Ну, я прощаюсь, желаю хорошо повеселиться.
Он подал помещику руку, и тот поспешно вернулся в бальный зал.
Гиршгольд не спеша стал надевать шубу. В ту же минуту, точно из-под земли, вырос Матеуш.
— Изволили купить у нас имение? — угодливо спросил он, помогая приезжему одеться.
— А что тут такого?.. Не первое и не последнее, — ответил приезжий. Затем достал бумажник и протянул лакею три рубля.
— Прикажете подавать? — спросил тот, сгибаясь в три погибели.
— Не нужно, — ответил Гиршгольд. — Моя карета осталась в Варшаве, а сюда я приехал в такой дрянной колымаге, что неловко ее показывать.
С этими словами он вышел за ворота пешком в сопровождении почтительно семенившего за ним лакея.
В зале затевали в тридцать пар кадриль, затянувшуюся до ужина. После ужина снова танцевали польку, потом вальс, мазурку — и так без конца. На востоке забрезжил бледный рассвет, в хатах затопили печи, во дворах заскрипели журавли колодцев, на гумнах застучали цепы, а в господском доме все еще продолжался бал.
С восходом зимнего солнца Слимак встал, накинул на плечи зипун и, шепча молитву, потащился во двор. Выйдя за ворота, он то посматривал на небо, точно вопрошая его взглядом, какая будет погода, то,
