Трубостроев шумно перевел дух, успокаиваясь. Плеснул себе в стакан боржома, выпил, отер с лица проступивший пот и уже вполне миролюбиво сказал:
– Что ты, Лаврентий за коммерцию тут развел? Вот у меня на столе сигнал товарища Свистка. Или теперь он у нас господин? – Трубостроев побарабанил пальцами по столу, выжидательно поглядывая на Паляницына.
– Хорошо бы ознакомиться, о чем это информирует наш товарищ? – поинтересовался Паляницын.
– Любопытство фраера сгубило. Информирует, что ты с Чичиковым дела ведешь. В свою пользу. Вот, слушай, – Трубостроев взял со стола бумажку с доносом и зачитал: – «Предложил продать мертвые души Чичикову, из чего ясно, что они состоят в преступном сговоре». Потом вот пишет, что дело это темное. Умник, понимаешь. И ты, и он. Оно, конечно, свою выгоду блюсти – не грех. За вымя, так сказать, подержать. Но у нас тут не преферанс, не затемнишься. Кирияджи, – неожиданно обратился к начальнику тюрьмы Трубостроев, – что ты нам расскажешь по этому поводу?
– Я уже докладывал, – развязно сообщил Григорий Харлампиевич.
Всю эту неделю, когда стало понятно, что без четверых обитателей странная камера больше не «работает», Кирияджи пил, не просыхая. Казалось ему, что карьера его теперь загублена окончательно и средств к спасению не предвидится. А между тем, дочка еще не закончила мединститут, и дом он начал строить, и вообще, теперь только в бомжи или застрелиться.
– А ты еще раз доложи, – посоветовал Трубостроев. – Повторенье – мать ученья.
Тут высокие, до потолка, двери кабинета медленно распахнулись, на пороге возник человек в штатском и доложил:
– Прибыл Игнат Матвеевич.
Отстранив его с дороги, в кабинет решительной походкой вошел невысокий человек: сам городской мэр, Игнат Матвеевич Веслов. Трубостроев неторопливо, словно желая показать, что он по чину никак не мельче мэра, вышел из-за стола с сердечно протянутой рукой:
– Ну, здравствуй, Игнат Матвеевич. Как раз вовремя ты. Вхожу, так сказать, в курс дела.
Голова, однако, отвечать на приветствие не стал, а сразу же поинтересовался:
– Что за фитиля ты мне нарисовал, генерал? Если дело меньше, чем на «лимон», так это ты меня обижаешь, понял? – и уселся в кресло у окна рядом с журнальным столиком.
– Вот хотел я посадить этого Кирияджи, – Трубостроев театрально хлопнул себя по бедру, – куда, понимаешь, это у него из тюрьмы деваются заключенные? Одного уже посадили, и этого надо. Приходит тут ко мне, говорит, понимаешь, четверо зеков как корова языком. Да в старые добрые времена за такое головы летели. А чего, думаешь, сюда прибежал? Не буду называть, кто и от кого поступил заказ. В общем, один ненужный человек не должен был дойти до суда, замолчать на стадии следствия. А мне Кирияджи не могу, говорит, без этих четверых, что исчезли, говорит, не могу. Говорит, обманул Чичиков, который у него этих четырех купил…
– Да он что, зеками торгует? – удивился Игнат Матвеевич.
– Здесь, как мне тут сигнализируют, дело темное. Продавал он не зеков, а их души. Продавал ночью, по пьянке, помнит якобы плохо. Наутро кинулся – а их в камере уже нет.
– Да что они, Копперфильды у него, что ли? – хмыкнул Веслов.
Трубостроеву, видимо, эта мысль не приходила в голову, и он удивленно глянул на Кирияджи. Тот пожал плечами, мол, что вы за дураки такие, и пояснил:
– Здесь это… Здесь вот что. Эти четверо сидели в той камере с незапамятных времен, мне удалось проследить по архивам. Получается, еще при атамане Махно сидели, а может и до революции. Архивы тогда пропали. Сидели, не старея! – воздев к потолку палец, раздельно произнес он.
– А у моих даже унитазов не было! – неожиданно встрял в разговор Шкурченков. От него пахнуло так крепко, что Паляницын скривился. Исторгнутая Валентином Павловичем волна докатилась и до мэра, тот закашлялся.
– Ты что, из бомжатника или…
– Даже унитазов, – не слыша, повторил Шкурченков. – Они же не срали!
– Да, – кивнул Трубостроев, – к господину Шкурченкову также заявлялся вышеупомянутый Чичиков. Купил у него сотрудников офиса.
– Души, души купил, – перебил Шкурченков. – Говорит, мертвые они у них. Даром взял и с Лукьяном не помог, гад, скотина. Дела на фирме встали. Эти ж «мертвяки», они ж такие работники были. Они знаешь, что? – взгляд у Шкурченкова сделался совершенно горячечным, и Валик уперся этим безумным взглядом в мэра, – они могли подпись и печать забабахать любую на любой документ. Или переменить документ. Они мне и твою подпись делали!
– Как это делали? – не понял мэр.
– А вот так – глянет в бумагу, а она уже там есть!
Только теперь до Паляницына дошло, откуда взялась у Шкурченкова такая вера в потусторонние силы.
– А как они растаможивали, боже мой, как они растаможивали… – с безумной ностальгией в голосе выводил Шкурченков. – Они мне и Статую Свободы растаможили б, только дай указание!
– Погодите! – вдруг что-то понял мэр. – Так я знаю, ты этот… ну да, фирма «Эъ». Я ж у тебя на презентации магазина отмечал. За тобой безакциз вот такими хвостами тянется, – сообщил он довольным голосом, показывая широко разведенными руками, какие это удивительные хвосты.
– Так мы же и сигнализировали, – встрял Трубостроев. – Состав алюминия в Румынию перегнал задаром. Для казны, – подумав, добавил он. – В бумагах черным по белому: «гуманитарный груз», и подписи премьеров: Румынии и нашего. А в вагонах, блин, алюминий. И ничего сделать нельзя, ни с какого боку не ухватишь.
– Эх, как там тебя, Шкура, сниму я с тебя шкуру! – рассмеялся своей шутке мэр.
– Так поздно, уже сняли, – шмыгнул носом Шкурченков.
– Шкуру снять всегда не поздно, пока медведь ходит. – Мэр довольно потер руки, настроение стремительно улучшалось. – А вот у этого товарища что?
Мэр начальствовал на своей должности всего только год и поэтому не знал сложной истории Паляницына.
– А это мой сотрудник. Занимался оперативной разработкой Чичикова, – Трубостроев сделал Паляницына страшные глаза, мол, смотри, чекист, не сболтни лишнего, но Паляницын и так уже все понял.
– Так точно, вошел в доверие к Чичикову, – бойко начал он, поднявшись и одернув парадный китель. – Провел зондаж намерений. Установлено, что имеет место быть феномен, именуемый «мертвыми душами». Владелец, то есть носитель «мертвой души» обладает невероятными возможностями, в каждом конкретном случае – уникальными.
– Ну ты, полковник, – перебил Игнат Матвеевич, – ты простыми словами давай. Здесь все свои. Здесь у нас без протокола. Мы здесь дела решаем. Во как!
– Чичиков скупает эти «мертвые души» у так называемых хозяев, то есть у тех, у кого те находятся в административном подчинении.
– Путано, но понять можно, – вставил реплику мэр, услышав хорошо отработанный им до гладкого произнесения термин «административное подчинение». – И куда он эти мертвые души девает?
– В том то и дело, что носитель мертвой души, так сказать тело – сотрудник, работник или зек – после подписания договора, который Чичиков называет «купчей», исчезает в бесследном направлении, – сбился на косноязычие и Паляницын. – Одним словом, ищут пожарные, ищет милиция, а ничего уже нет.
– Ага, – призадумался мэр, – так он их того, совсем?
– Именно что совсем, – подтвердил Паляницын и сел.
– Поня-ятно, вот теперь понятно, полковник. Вот когда по-простому, все понятно. И сколько лавэ этот ваш Чичиков-Шмичиков отдает под мертвую душу?
– Прижимист, с-собака, – встрял Кирияджи.
– А ты вообще молчи! – рявкнул мэр. – Тюрьма у тебя чья? Государственная! А в этом городе государство – кто? Я! И сидящие там у тебя мертвые души – государственные души. Понял, на что руку поднял? На государство покосился! – мэр имел в виду «покусился».
