Против Сент-Бёва

l:href='#c_85'>^{85}, или тот, где:

…скользят корабли золотою стезею,
Раскрывая объятья для радостных снов,
Отдаваясь небесному, вечному зною^{86},

но и тот, что всего лишь «портал»

Весь в красочных огнях, струившихся с высот^{87},

и тот, что ведет «бедняка туда, в простор небесный»^{88}. И кокосовые пальмы Африки, бледные как призраки,

В свой кокосовый рай устремившие кроткий,
По земле африканской тоскующий взгляд…^{89}

Дерев кокосовых ища во мгле сырой!^{90}

И нужно заняться вечерней заре, когда

…на скатерти лучей
Живые отблески, как отсветы свечей^{91},

и наступить часу «вечернего таинства, воздушно-голубого»^{92} с обрывками музыкальных фраз, позволивших ему создать, может быть, самую дивную после «Героической симфонии» Бетховена восторженную песнь:

…оркестр, громыхавший металлом,
Хоть заемным геройством волнующий грудь,
Если в парк, освеженные вечером алым,
Горожане приходят часок отдохнуть^{93}.

И этот зов трубы столь сладостен, когда
Торжественный закат зовет к небесной жатве^{94}.

Вино с момента созревания винограда

…на холме, иссохнувшем от зноя^{95},

и до того, как «гортань работника» станет ему «теплой могилой», воспевается не только в посвященных ему божественных стихах, но повсюду, где оно или любой другой эликсир, любая другая амброзия (иное чудесное питье, приготовленное его собственной рукой) исподволь используется при создании образа, наподобие того, который говорит о смерти:

Лишь Смерть до вечера руководить нас будет,
И в нашу грудь вольет свой сладкий эликсир!^{96}

Голубые дали с наклеенными на них белыми парусами,

…когда в лазурной дали явит
дрожащий контур свой фрегат, тартана, бриг^{97}.

Ласкали небеса, сияло гладью море…^{98}

И негритянка, и кот, как на полотне Мане…

Впрочем, осталось ли хоть что-то, чего не коснулась бы его кисть? Я опускаю тропики — эта тема его гениальных творений слишком известна, по крайней мере, нам с тобой: мне ведь было так нелегко приучить тебя к стихотворению «Волосы»; но разве не описал он «солнца льдистый диск» ^{99}, «полярного ада громады багровой». Если о лунном свете им написаны строки, похожие на камень, где, как под стеклянным колпаком, таится кабошон, из которого потом выйдет опал, и напоминающие струящийся над морем лунный свет, сквозь который жилкой другой породы — фиолетовой либо золотой — пробивается радужный отлив, подобный лучу Бодлера, совсем по-иному описал он самое луну — «луна сверкала, как литье»^{100}; я не привожу здесь его стихов об осени, заученных нами с тобой наизусть, но его божественные стихи о весне совершенно иные:

Весенний нежный луч уродлив стал и груб^{101}.

Конец Бодлера

Да разве перечесть эти поэтические формы, если все, о чем Бодлер говорил (а говорил он всей душой), подано им в виде символа, всегда такого материального, такого ошеломляющего, в столь малой степени отвлеченного и при этом использующего самые выразительные, самые употребительные и дышащие достоинством слова?