История не помнит, чтоб когда-либо ляхи были в дружеской связи с русским народом. Но между князьями южной Руси и королями ляхов связи эти начались давно и были очень близки. Князья бились за ляхов против чехов. Об одном из таких походов Мономах с негодованием вспоминал в своём завещании: «Та посла мя Святослав в Ляхы: ходив за Глоговы до Чешьского леса, ходив в земли их 4 месяци». Князья бегали в ляхи, ища там убежища от внутренних княжеских коромол, выдавали дочерей своих в ляхи. В 1043 году Ярослав выдал сестру свою за Казимира, получив в вено 700 русских людей, полонённых Болеславом; в 1102 году Сбыслава вышла в ляхи за Болеслава. Ольгерд женат на княжне витебской Юлиане, бывшей матерью Ягайлы, знаменитого главы дома Ягеллонов. Иного рода были отношения ляхов к Руси, к русскому народу. В X веке они овладели Галицкой Русью, но в 981 году выгнаны оттуда Владимиром. Воротив Перемышль, Червень и другие города, бывшие под властью ляхов, Владимир перенёс границу русской земли с Буга на Сан, и с тех-то пор, быть может, живёт на Руси пословица, гордая верой в будущее: «Не тронь, ляше, по Сан наше!» В 1016 году Святополк (Окаянный) бежал в ляхи и привёл оттуда на Киев Болеслава. Летописец рассказывает с особой подробностью, что толстый Болеслав был «такъ великъ и тяжекъ, яко и на кони не могы сѣдѣти». Вышел воевода Ярослава, Будый, и начал смеяться прямо ему в глаза: «Да то ти прободем трескою черево твое толстое». Оскорблённый Болеслав обращается к дружине: «Аще вы сего укора не жаль, аз един пожну!» — и бросается в битву. Одолев Ярослава, он вошёл в Киев. Богатство города, мягкость жителей, красота женщин соблазнили, по словам Нарушевича, сарматского дикаря, и он предался разврату, не церемонясь даже с дочерьми Володимира.[154] Между тем ляхи, распущенные в киевской области «на покорм», стали невыносимы, и Святополк вынужден был дать приказание: «Елико же ляхов по городу избивайте я!» — «И избиша ляхи», — прибавляет летопись. Но потом сам Святополк, разбитый Ярославом и преследуемый виденьями, «пробежа лядьскую землю, гоним гневом Божиим, прибежа в пустыни межи ляхи и чехи». Выражение «межи ляхи и чехи» было пословицей у народа, означавшее неизвестное дальнее место, куда привыкли бегать русские князья. «Се же, — продолжает летописец, — Бог показа на наказанье князем русьскым, да аще сии еще сице же створять, и слышавше, ту же казнь приимут». Но в 1068 году Изяслав опять приводит в Киев ляхов, опять распускает их на покорм и их бьют из-за углов: «Избиваху ляхы отай». Таким образом, ляхи, разбойничая в русской земле, разжигали насмерть народную ненависть, возбуждали желание мстить за русскую землю. Василько говорил в 1097 году: «Боюсь, чтобы Давыд не выдал меня ляхам, аз бо ляхам много зла творих, и хотел есмь створити, и мстити руськей земли». — «Я думал, — продолжал он, — на землю лядьскую наступлю на зиму и на лету, и возму землю лядьскую, и мьщу руськую землю». В 1249 году в Ярославовой битве, ругаясь, шли ляхи на Русь. «Ударим на большие бороды!» — лаяли они. Как выражается летописец: «Ляхом же лающим, поженем на великия бороды!» — «Бог нам помощник!» — отвечал русский князь, толкнул коня и ляхов обратил в бегство. Ляхи мутили Русь, насиловали в ней женщин, служили у князей палачами. Ляшко (Лешко) был одним из участников в убиении Бориса, совершившемся, как видно, под влиянием ляхов, издавна опытных в цареубийстве. Всё это делалось на глазах народа, и он начал представлять себе дьявола в образе ляха. Печерский инок Матвей раз видел в церкви «обиходяща беса в образе ляха». Так всё шло до самого конца независимости южной Руси. Казимир, овладев в 1471 году Киевским княжеством, назначил ему воеводою Мартина Гоштольда, но киевляне не приняли его, «яко ляхъ бѣ». «И отселе, — продолжает летопись, — киевские князи престаша быти, а вместо князей воеводы насташа».[155]
Литовский период юго-западной Руси носил на себе чисто русский характер: право и язык были русские; русские области, новогородская и тверская, охотно вступали в союзы с Литвою; литовцы мирно переселялись во Псков, а русские — в Литву, и русская народность, развиваясь свободно, видимо, жила сильною жизнию и шла вперёд. Южная Русь, присоединённая к Польше во второй половине XVI века, делает её одним из могущественных государств. Имея под руками Литву и Русь, лях является передовым в Европе и начинает промышлять, как бы ему стать на место русского народа. Случай для этого нашёлся в Москве.
Татарщина, убив в Москве самобытную народную деятельность, ввела в жизнь рабство и деспотизм. Несмотря на богатства, которые стекаются в неё из областей, несмотря на груды золота, дорогих камней и парчи, переполнявших царскую казну, монастырские ризницы, боярские сундуки, — Москва не знает ни блеска словесности, ни света просвещения, и сначала побирается крохами из Ростова и Новгорода, и потом рабски бежит за поляками и немцами. В расшатавшемся государстве, на другой день после введения кабаков, возникло страшно Смутное время, нашедшее опору себе в Польше. Пословица, знакомая ещё начальному летописцу, что «за наши грiхи надходят ляхи», сбылася. По-видимому казалось бы, что свободомыслящая Польша, которая твердила миру о золотой воле (złota wolność), которая знакома была с республиканскими формами жизни, непременно внесёт в Москву хоть какие-нибудь начала свободы, но у ляхов не оказалось никакой свободы, кроме шляхетской. С Григорием Отрепьевым являются в Москве ляхи, и тогда как в Польше говорят, что те, которые ушли с Димитрием в Москву (польская шляхта), — хуже татар для своей собственной земли, — в несчастной Москве этих самых людей встречают с хоругвиями и образами, с хлебом и солью, и всё ликует. Доходит до того, что на троне московского царя — польский королевич; то перед ним, то перед его отцом ползают московские бояре, прося поместий с тамгою и кабаком, забыв, что народ и земля отданы ляхам на разграбление.
Как прежде киевскому народу, так теперь и московскому, пришлось отбиваться от ляха, и ляхи были выгнаны вон; но общество, но высшие классы, давно уже чуждые народу, не в силах были уйти из-под соблазна шляхтою, и бились теперь из-за того, чтоб как-нибудь походить на поляков, как-нибудь уподобиться шляхте. По словам Олеария (1639–43), знатнейший из московских бояр, Никита Романов, большой любитель немецкой музыки, сшил себе польское платье и ходил в нём, не обращая внимания на патриарха, который этому противился. Жена царя Фёдора, польского происхождения (умерла в 1681 году), уговаривала мужа снять позорные женские охабни и вводила в употребление сабли и кунтуши польские, словом, ляцкую веру, как выражались приверженцы Матвеева. Затем дворяне начинают именоваться шляхетным сословием, учатся в шляхетных корпусах. Под влиянием польского соседства, как заметил Валуев,[156] и у нас готовилась та же гибельная аристократия со всеми её гибельными и страшными последствиями для государства. Мужчины ходили в венгерках, женщины в кунтушах, появились музыка и танцы польские (мазурки, полонезы, польские, польки), польское мыло, польские ботинки, а в дворянских домах учителя из поляков, и, наконец, к удивлению мира, все граждане или посадские люди всех городов Великороссии вдруг, забыв своё имя, приняли польское имя мещан, которое до этих пор совершенно не было известно на северо-востоке.
А в это самое время южная Русь вела кровавую борьбу против шляхты…
Под влиянием немецких разбойнических дружин, у чехов и ляхов очень рано образовались привилегированные сословия (nobiles secundi et primi ordinis, milites et barones), и все они были из рода ляхов. Поляки думали, что имя ляхов сохранилось в слове ш-лях-та, s-lach-ta, szlachta; тогда как шляхта перешла к ним по прямому наследству от немцев: готское slahan, немецкое schlahen, древневерхненемецкое slahta-genus.[157] Взяв таким образом своё родное имя у немцев, шляхта, по словам Микуцкого, чтоб скрыть своё хлопское, то есть русское, происхождение и дабы походить на каких-то итальянцев, стала коверкать свои фамильные названия, и из Лапа (лапа) вышел Лаппо, из Пчёлки (пчёлка) — Пщолко и так далее. Это бешенство, дополняет Зубрицкий, простёрлось до того, что каждый выдавал свой род ежели не от королевского или княжеского колена, то, по крайней мере, от иноземного; считалось честью доказывать своё происхождение от римлян, греков, галлов и так далее, лишь бы не быть русином, славянином, поляком.[158] Шляхта стала передовым сословием Польши, вечно была ненавистна народу, и шляхтич стал притчею во языцех. «Шляхтич, — говорит пословица, — з перевареной сирватки, шабелька на личку, перевеслом пидперазаний. — То ти такий шляхтич: по три акахвиста читаешь, а по чоловику глимаешь». Весь пропитанный гордостью, развитой иезуитизмом, шляхтич не нашёл себе
