История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа

хранятся вина; торгуя вином, они высылают его в судах в Крым; у всех свои корчмы, и из-за владения корчмами они грызутся…

Заводя корчмы, казаки нарушали этим права магистратов. Самойлович в универсале 1684 года говорил казацкой старшине: «Жалостне скаржилися перед нами панове майстратове киевскии на вас (старшин и казаков), же вы просторные собе пивныи и медовыя заведши в Киеве шинки, при тых не мал в каждом дому и горелку держит продажнюю, и тым великую ратушным шинкам чините перешкоду. Применяючися до обыклости войсковых волностей (мы) позволили есьмо вам, до дальшого нашего зданья, шинки мети медовыи и пивныи, але горелкою шинковати не тылько не позволяли, леч и заказали, под стратою добр и волностей ваших». Казалось бы, что с восстанием Хмельницкого и с гибелью жидов- арендаторов аренды должны были прекратиться навеки; но при Самойловиче снова восстановлена была аренда на шинки. В универсале 1686 года Самойлович говорил, что «для обороны отчизны нашое Украины, за позволением их царского пресветлого величества, наше рейментарское зо всею старшиною войсковою постановленье стало на том, а бы для забранья на тые потребы грошового скарбцу аренды во всей Украине были утверждены. Лечь доходит нам ведати, же многие змежи поспольства люде, а снать тые, которые з шинков призыски собе мают, на тое о арендах постановленье наше неуважне шемруют, нарекаючи, будто им через тые аренды пожитки уймутся, ведаем же бы, и кажди тое признает, же слушней быти арендам, а нижли поборам, и подымным, якие певне людей бы розагнали. А про тож, як войск пехотных и комонных охотницких, дотуль пока война ся не успокоит, не держати нельзе, так нолят тые з шинкову горелчаных зыски на посполитую всего нашого народу оборочатися потребу, а нижли в самотный и приватный шинкаров пожиток приходити. А так з прошлорочного звычаю, и теперь тое постановленье приводячи до скутку, пустили есьмо во всех местах и селах полку лубенского аренду, то есть шинки горелчаные, дехтевые и тютюнные, з млынами того ж полку лубенского всим вполне обывателям на сей рок 1686, а то за певную сумму 17 000 злотых. Якую ту сумму они обывателе лубенские о Святой неделе всю зуполне, без розделку, до скарбу войскового повинны будут отдати. А к тому прилучаем скопщину (с посполитого человека, а не от казаков) от варенья пива по ползлотому, поведерковое и скопщину горелчаную. Однак докладаем тое, же бы горелка простая, кварта, справедливою мерою на раздроб шинкована была по пяти осьмаков, а на веселье и на христины таньшою ценою продавана, альбо з стороны оной потребу добути не збороняли. Мед, зась пиво, брагу вольно каждому козакови и посполитому человеку так в местах, яко и в селах до них належных шинковати; от того жадного датку арендуючие особы не повинны в них вимогати. Варуем жеды и сурово приказуем, або жаден яко казак, так и посполитый, хто тылько горелку курит (оприч того, що гуртом сто кварт вольно ему продати) квартою шинковати ся не смел».

Но на следующий год (1687), во время похода царских войск под начальством Голицына в Крым, старшина казацкая, есаул и писарь войсковой и иные, видя непорядок гетманский у войску и кривды козацкие же великие драти и утиснения арендами, написали челобитную до их царских величеств и подали её Голицыну, прося его сменить гетмана. Зараз принявши, Голицын скорым гонцом послал её в Москву; и пришёл указ, и гетмана отдали Москве. Но пока не выбран был другой гетман, порядок войсковой поручен был Борковскому, «где почалися бунты у войску на старших, але зараз тое Москва ускромила, а некоторые от войска оторвалися в городы своеволею, о многие дворы погробавали арендаров и иных людей значних и приятелей гетмана бувшого, которых напотом имано, вешано, стынано, яко злочинцев». Полковники враждовали с гетманом, попы с другими попами; «межи посполитыми свары, по звы, а знову зась корчмы, шинки немал в кождом дворе, а при шинках бесчестности и частые збойства, а за вшетечность жадной карности не чинено, але тое в жарти оборочано»…

Избран был гетманом Мазепа, «роду шляхетского, повету белоцерковского, старожитной шляхты украинской и у войску значной»… В 1688 году он снова запрещал держать шинки «горелчаные, которые чинили перешкоду ратуше», и приказывал бросить это шинкование, как неприличное для рыцарского звания и наносящее убытки городским доходам, которые киевский войт с мещанами «повинны кождого году з ратуши своей на верхний город киевский до казны великих государей за шинки отдавати». Затем прибавлялось: «А если бы не тылько з товариства, але хочай бы и сам сотник смел горелчаными шинками мещаном в том перешкожати, теды не тылько на шкуре своей строгое понесет каранье, и худобы позбудет, але и для горшей неславы, з реестру козацкого будет вымаран». Не слушая ничего, казаки продолжали заниматься «тою потайною и очевистою горелок своих продажею», и в 1691 году гетман опять грозился им жестокими карами. «Если кто з вас, — говорил он, — указу нашого, дале упорным будучи, не слухал, того повелеваем майстратовым постерегши забирати и грабити». Но казаки опять не слушали, напротив «в таковые шинки як старший так и меньший товариство пустилися». Между посполитыми и казаками возникли столкновения; распоряжениям ратуши противились силой. Универсалом 6 июня 1694 года гетман объявлял: «Теперь знову пан войт з майстратом скаргу свою заносили, же посылаючи людей своих трусити (обыскивать) в дворах ваших горелок, теды вы перед ними ворота запираете и отпорно им с погрозками ставитеся; и на сих свежих часах райцею с приданными ему людьми горелку, в бойдаку и в инших местцах вытрушенную и до ратуши несенную отбилисте, а тых посланных под страхом битья рогазналисте».

Нововведённая аренда возбуждала волнения. Петрик, родственник Кочубея, бежал в Запорожье, чтобы поднять его против Москвы и против казацкой старшины. И в 1672 году на Украине пошли слухи, что он соединяется с ордою, чтоб искоренить арендаторов и богачей. Отовсюду стекалась к нему «голота», и Петрик, рассылая грамоты, обвинял московское правительство в установлении аренды и винных откупов. В Москве на это обратили внимание и отписали гетману Мазепе. Мазепа отвечал, что действительно аренда тяжела, и от лица всего запорожского войска предложил уничтожить её. Затем, ссылаясь на то, что «меж народом посполитым вопль и пререкания, а особо от запорожцев произносимые голосы к шатности склонные», он сделал распоряжение, «дабы варень… был от старшины чинен дозор, чтоб досады людем не делалось, то есть, чтоб всякому человеку на крещенье детей и на действо новобрачных случаев вина с потре… в доме выкурити или ми… арендовых шинков, где хотя оное купити, не возбрано было».^[171] В том же году, в универсале к гадяцкому полковнику и старшине гетман Мазепа подробно описывал притеснения арендаторов. На раде в Батурине, собранной в следующем году, большинством было положено, что «аренда есть речь ненавистная, издавна пререкание и ропот за собой ведущая», и решено, чтоб аренде не быть, а быть бы поборам с шинков и винокурен и с больших винных продаж, и решение это было подтверждено московским правительством. Но по уничтожении аренд доходы городские уменьшились, и на раде в Батурине 1694 года старшины предложили опять ввести аренду. Гетман возражал, что опять пойдут крики из Запорожья, а ему отвечали, что запорожцам от аренды никакой тягости нет; тягостнее народу их запорожская аренда, которая в Сечи заведена, именно «изо всякой куфы вина берут на старшину и на куренных атаманов третью долю», остальное же вино велят продавать по той цене, какую они же наложат, а не вольной ценою. И вот, по совету всех городов, решено было, чтоб вместо увеличения налогов, ввести аренду.

В 1695 году жителям Переяславля (южного) дана была грамота на майдубурское право, с тем, чтобы «козакам, якие в городе Переяславле жительство имеют, горелкою отнюдь не шинковати, кроме ситним медом и пивом, а быть той продаже в одном магистрате Переяславском». В 1698 году мы опять встречаемся с враждою черниговской старшины и мещан. Иван Молявка публично ругал «войта и увес маестрат недобрими словами, и толберами называл за то, что они городские доходы на свой приватный расход оборотили». Назначен был в Батурине громадский суд, и на суде свидетели сказали про войта то же самое. Подобную вражду городских жителей мы уже встречали в Киеве.

Но пока шли споры, чему быть, аренде или шинкам, пока все, и казаки, и посполитые, думали только о себе, в юго-западную Русь мало-помалу входили кабаки. Все враги Москвы, собиравшиеся в южной Руси, давно уж толковали народу, что вот «возьмут вас царь и Москва, тогда и кабаки введут, горилки и меду нельзя будет делать всякому». Петрик, волнуя народ, говорил против кабаков; Лжепётр,^[172] обещая народу волю, «освобождение от бояр и бороды», прибавлял, что и винное куренье будет вольное. Нежинский протопоп Максим Филимонович в 1657 году писал в Москву к окольничему Ртищеву: «Хотя старшина о той власти (царской) радеют для своего пожитку, и так поспольство страшат, что уж, как царь возьмет в свои руки, то невольно будет крестьянам в сапогах и суконных кафтанах ходить, и в Сибирь или на Москву будут загнаны; для того и попов своих нашлет, а наших туда ж поженут, — только им не хочется кабаков и