Доннерветтср! Вашу мать! Никто не видит то, что надо видеть, а все видят то, что не надо видеть, матка боска! А ведь я не тот, что все, – другой, хуже, лучше, Готт его знает, но другой. И я никогда не прятал себя. Да! Я раскрывался и показывал. Но никто опять не видел и не желал видеть! Твою мать! И я печалился. И забывая о хорошем, засыпал во сне, принимая не все как есть, а как я хочу. И это было неверно! И это было не так! Надо было искать путь, на котором хорошо, на котором спокойно, на котором не думаешь о смерти, а если и думаешь, то не страдаешь от того, что она будет, просто знаешь, что она будет, и все. И тогда жизнь как жизнь. Смеешься с удовольствием, злишься с удовольствием, плачешь с удовольствием,' унижаешься с удовольствием, в закрытую дверь бьешься с удовольствием, и когда она открывается, думаешь: «Какое счастье!» Я теперь только понял, что надо так, надо от нутра своего, от себя чистого отталкиваться надо, да, а не от мыслишек-мудишек и не от эмоций, не от радости, печали, страха, скуки и всякого другого, которого не перечислить, хотя перечислить хотелось бы. И не от х… своего рыжего и непослушного, никак не от него, никак, никак. А как? А как?… – кричал, кричал, кричал, раскаленный до белого. – А трахал я отца своего убиенного или нет, это установить не трудно. Но я тебе скажу прямо – не знаю. Не то чтобы не помню, просто не знаю! Нет!
– Я не испытываю ненависти к тебе, – Нехов осторожно погладил Сухомятова-младшего по коротковолосому влажному затылку. – И более того, даже не осуждаю тебя. Ведь то, что случилось, уже случилось. И мы не можем уже вернуть те мгновения и предотвратить то, что случилось. Ведь так? А потому, какими бы ты мотивами ни руководствовался, я не могу их ни осуждать, ни восхищаться ими. Это бессмысленно и глупо, и нелепо. Мне просто надо было знать их. Как факт. Без эмоций и без оценок. – Нехов с неохотой убрал руку с затылка Сухомятова-младшего. – И тем не менее я должен убить тебя. – Нехов не без труда достал из-под руки свой тяжелый отбойный револьвер. – Ты понимаешь это?
– Да, – тихо ответил Сухомятов-младший, грустно хлопнув ушами.
– Должен, – повторил Нехов с нажимом.
– Да, – еще раз подтвердил Сухомятов-младший, звучно царапнув ресницами подгоревший массажный стол. Нехов взвел курок.
– Просьбы, – предложил буднично. – Пожелания.
– Я хочу увидеть твое лицо, – попросил Сухомятов-младший, позвенев ноздрями.
– Нет, – ответил Нехов. – Что-нибудь еще?
– Это моя последняя просьба, – Сухомятов-младший поцеловал массажный стол, прощаясь с ним. – Это мое последнее желание. Дай мне посмотреть на тебя, Я совсем не помню твоего лица. Сделай это, – он усмехнулся неожиданно. – Прояви добро, если оно тебе по силам. Ну, если не добро, то сострадание по крайней мере.
– Я проявил, – заметил Нехов, на мгновение приложив холодный ствол револьвера к своему лбу. – По- моему, тебе грех жаловаться на свои последние минуты. Я квалифицированно отмассировал тебя. Дал тебе возможность выговориться. Уверен, что упрекнуть меня не в чем.
– Лицо! – взмолился Сухомятов-младший, выдыхая из-под себя невесомый пепел от все еще тлеющего массажного стола.
– Нет! – сказал Нехов.
– Но почему? – Сухомятов-младший зубами выгрыз углубление в столе и устроил в этом углублении свой нос.
– Прощай, – Нехов быстрым движением приставил ствол к затылку Сухомятова-младшего и выстрелил.
Верхняя часть лица Сухомятова-младшего оторвалась от его головы, взлетела к потолку, потом покружилась какое-то время по комнате, расплескивая кровь и мозга по сторонам, и упала наконец на пол, развалившись на полу на несколько неровных грязно-бурых кусочков – где брови, где глаза, где переносица – не понять… Нехов стоял, как был, и не думал ни о чем таком, что сейчас смогло его стронуть с места, заставить что-то делать, месить, допустим, лицо, которое он не хотел показывать Сухомятову-младшему и не показал как случилось, или заламывать, к примеру, руки, защищаясь от собственной силы и от исключительности совершившегося или пасть на колени и просить прощения у Великой Жизни, которая так же могуча, как и Великая Смерть, или пустить из глаз соленую мокроту, в которой скопится все то, от чего организму так необходимо избавиться в данную конкретную минуту, или, например, опорожниться по большому и малому счету, тем самым создав себе условия для легких и необременительных тело– и других движений, или еще для чего-то другого, о чем он и не подозревал до той самой секунды, пока это не произошло бы, или подрыгнуть и сделать лихую арабеску, которую он изредка в самый неподходящий момент любил делать, или в конце концов сделать что-то еще, о чем он мог только догадываться или непосредственно мечтать не в самых смелых своих мечтах. Нет, Нехов просто стоял, как был, и ни о чем таком не думал…
И потому, конечно, не видел, когда стоял и ни-о-чем-таком-не-думал, как тигр, который в это, прошедшее с минуты его прихода с Неховым в массажную комнату и взятия под охрану толстого массажиста, время обыкновенно лежал и вовсю глядел, не моргая, на толстого массажиста, чтоб тот не шевельнулся, не крикнул и не пукнул, вдруг, после того как раскололась на полу верхняя часть лица Сухомятова-младшего, закрыл глаза секунды на полторы, что-то проворчал тяжело и хрипло, рта зубастого не раскрывая, а потом снял лапу со вздрагивающего живота толстого массажиста, подтянул этой самой лапой брошенную Неховым неподалеку лежавшую американскую армейскую винтовку М-16, уже взведенную и готовую к бою и, неуклюже манипулируя беспалыми лапами, поднял ее, сунул ствол ее себе в рот и, нащупав коготками спуск, нажал его. Ба-бах! Вошедшая в рот пуля вылетела у тигра меж ушей – из скользкой бордовой, размером в полураскрытый тигриный рот, дырки – и ушла со свистом в потолок, откуда вскоре и посыпались Нехову на непокрытые его волосы мелкие осколки каменного потолка, и именно точь-в-точь, как ни странно, о того места, куда как раз и попала пуля, вылетевшая из мертвой уже на тот момент красивой тигриной головы, И Нехов, удивительно, тотчас, как только осколки посыпались на него и он это почувствовал, перестал не думать ни-о-чем-таком и подумал о том, что за хреновина тут такая произошла, и кто стрелял, мать вашу? Так прямо и подумал, мать вашу! И обернулся, конечно, тренированно, во время поворота сгибая пружинисто колени и приседая к полу. И обнаружил за спиной всего лишь только мертвого тигра с американской винтовкой в лапах, а не кого-то там другого – более разумного, – кто мог бы в него, в Нехова, стрелять, и если так суждено было бы, то и попасть в него, в живого. Присев возле тигра, Нехов пощупал у него пульс и, убедившись, что тигр действительно лишил себя самого важного, что составляло его жизнь, то есть самой жизни, сказал тигру, и очень искренне и неподлинно горячо, морщась, и зачем-то придавливая сухими пальцами веки, сказал, что ему очень жаль, очень жаль, жаль очень, что так вышло все паршиво и что он не может совершенно понять, почему тигр принял такое для себя решение, и что же послужило поводом для этого, что, что, что, что, что, что? Сказал, а потом поблагодарил его или. его дух, который, конечно, еще присутствовал неподалеку, за то, что тигр очень здорово помог ему сегодня, и вообще помог и на будущее, Нехов был в этом уверен, хотя чем помог он, еще не знает, еще не разобрался, но то, что помог, был точно уверен, точно. Прежде чем подняться, Нехов поцеловал тигра в висок и закрыл ему глаза и пасть. Встал, выпрямляясь, решая, искупаться ему все-таки в манящем синем бассейне или погодить, на завтра оставить это удовольствие. Пока решал, наблюдал за толстым массажистом, который тем временем, пока Нехов решал, медленно, но упорно, испуганно вскрикивая, полз в направлении бассейна. «Эй!» – позвал его Нехов, чем еще пуще подстегнул того, и тот быстрее заработал руками и ногами и через совсем короткое время с отчаянным стоном свалился в бассейн, нырнул затем на самое дно, сел там и, повернувшись к Нехову, стал смотреть на него водянисто и без осуждения. Нехов же, обеспокоенный, подошел к краю бассейна и принялся звать массажиста, иди сюда, мол, иди, чего ты, не трону, мол, тебя, на хрена ты мне нужен. А массажист все сидит и сидит на дне и только жиром шевелит, то там, то тут, то тут, то там. Нехов жестами тогда стал его звать. Показывал, шуруй ко мне, мол, видишь, Руки у меня пустые. А массажист ни в какую – упорный, только белками краснеет, измученный. Нехов, конечно, в какое другое время нырнул -бы в бассейн, чтобы массажиста спасти, нырнул бы точно. Но сегодня он решил в бассейне не купаться. А от решений своих он никогда, как ему казалось, не отказывался. Потому и не стал он нырять бассейн, чтобы массажиста спасти. А тот уже совсем загорается – глаза пьянеют, волосы в узелки завязываются и довершение всего язык уже вываливаться из-за губ на чал. И тут только Нехов догадался, что ему просто уйти надо из комнаты, и тогда массажист выйдет, конечно же, из бассейна, и не надо его будет спасать совсем. Сам себя он спасет, как любой обыкновенный(,утопающий. И Нехов
