стариком высоким, сухощавым, сохранившим прекрасную осанку и гордую посадку головы, отчего казался величественными и надменным. Прошкин подумал, что свое «цивилизованное» имя Баев получил в честь дедушки. Интересно, как Сашу звали до этого? Прежде чем он стал Александром Баевым? Ведь наверняка у ребенка, которого подобрал Деев, уже было какое-то, скорее всего исламское имя? Додумать эту занятную мысль Прошкин не успел — Александр — младший вернулся с серебренным ведерком для шампанского, наполненным льдом, обернул кусочек в льняную столовую салфетку и уверенно начал прикладывать к вискам Прошкина.
Борменталь одобрительно хмыкнул:
— Вы, Александр Дмитриевич, прямо-таки настоящая милосердная сестра! О такой любой доктор только мечтать может.
Баев посмотрел на Борменталя сверху вниз стальным, острым как скальпель взглядом:
— Откуда вам знать, о чем мечтает доктор медицины? Ведь вы специалист по культам и ритуалам! Или я ошибаюсь?
— Гм… Коль вы не чужды медицины, Александр Дмитриевич — может, поведаете нам, чем так долго хворал ваш многострадальный батюшка и какой диагноз записан у него в свидетельстве о смерти?
— Ваш цинизм совершенно не уместен. Мне слишком тяжело об этом говорить, — Баев извлек из рукава белый платочек, но впадать в истерику на этот раз не стал — а ограничился только несколькими элегантными всхлипами.
— Людям куда проще было жить в прежние времена, — не к месту, с точки зрения Прошкина, начал философствовать Борменталь, — ведь в прежние времена существовали дуэли — благородный способ выяснения межличностных конфликтов…
Баев отреагировал на это замечание вовсе неожиданно — то есть просто выхватил пистолет и лихо пальнул, казалось не прицеливаясь, однако, к смешанному с уважением ужасу Прошкина, песочные часы разлетелись, засыпав песком и осколками комод и персидский ковер на полу.
— Я бы вам, почтенные, очень и очень не советовал пытаться возродить дуэльные традиции, — зловеще улыбнулся «Ворошиловский стрелок» Баев и незнакомым, но красивым движением обернув пистолет вокруг указательного пальца, вложил его в кобуру, резко поднялся и вышел. Прошкин застонал и прикрыл глаза в надежде, что происходящее ему только снится. Но попытка забыться оказалась совершенно неудачной. Сквозь головную боль до него долетали звуки, да и видно сквозь ресницы ему было вполне отчетливо:
— Каков ублюдок! — сквозь зубы процедил Борменталь.
— Его купили на ярмарке как коня, и как коня же и воспитывали… Вот и вся наша евгеника, Иван Арнольдович! Как можно вообще говорить о врожденном аристократизме? Прав был Дидро — воспитание суть решающий фактор человеческого развития…
Тут фон Штерн задумался, снял круглые очки в стальной проволочной оправе, положил на стол и, стал всматриваться куда-то в неведомую даль мудрым, но не видящим взглядом, а потом тихо сказал:
— Хотел бы я, что бы он действительно был ублюдком. Нет, Иван Арнольдович. К моему большому сожалению, нет… Он абсолютно законнорожденный. Безусловно — далеко не единственный наследник. Точнее — двадцать первый. Но от этого не менее легитимный. Тем более, никто ведь точно не знает, сколько их сейчас осталось всего. И он сможет подтвердить свои права. И теперь ничего с этим не поделаешь. Да, и стоит ли…
Борменталь нетерпеливо перебил:
— Вы лично видели документы?
Фон Штерн молча кивнул.
— Вы, осознаете, что это значит для Ордена? — Борменталь почти кричал, — Ах, Александр Августович! Ну отчего Вы этому попустительствовали? Отчего вы не заняли более взвешенной позиции в отношениях с Дмитрием еще тогда…
— В ней уже не было смысла. Нужно иметь мужество признать — Ордена нет. Есть груда черепков. Осколки. Стеклянная крошка — как от этих разбитых часов. Ничего больше. Тело не воскресить — даже при помощи источника. Источника бессмертной силы или как там его называют. Просто я понял это одним из первых.
— Вы? Это говорите вы? Человек, который столько раз делал то, что другие считали не возможным и даже пагубным? У вас безупречная интуиция. Вы — наша легенда! Наша надежда. Может быть единственная!
— Я давно отошел от дел. Я больше не член. Я просто живу. Доживаю…
— Не бывает бывших членов Ордена! — пафосно отчеканил Борменталь и тоже порывисто вышел.
8
Корнев, выслушав сбивчивый рассказ Прошкина о недавних событиях, вздыхал и нервозно размешивал в граненом стакане с мельхиоровым подстаканником третью ложку сахара:
— Ох, Николай! Нет, чтобы считать, что это просто сон! Или хотя бы взять да и скрыть от начальства… — Конрев отхлебнул переслащенный чай, поморщился и выплеснул содержимое стакана в украшавшую кабинет кадку с фикусом, и принялся изготавливать новую порцию, — все твоя сознательность! Теперь и у меня голова от мыслей тяжелых просто раскалывается, не знаю, что и делать…
— Я бы разве стал Владимир Митрофанович вас беспокоить по пустякам? Я просто единственно теперь переживаю, что этот ненормальный Баев кому-нибудь голову снесет…
— Тебе, к примеру, за твое любопытство не умеренное! — надо признаться, Прошкин действительно опасался такого развития событий после того, как стал невольным очевидцем неприятной сцены в доме фон Штерна. Корнев выплеснул второй неудачный стакан чая, вытащил из сейфа бутылку водки и глотнул прямо из горлышка.
— Значит так, Николай, бери бумагу — пиши официальный рапорт — мол, прошу включить в состав группы специалиста по культам и ритуалам — для организации более эффективной работы. Чтобы включили именно Субботского я позабочусь…
— А вдруг Субботский не захочет? И куда денется Борменталь? — засомневался в могуществе начальника Прошкин.
— Да что значит не захочет? Кто его будет спрашивать, когда война на пороге! — возмутился Корнев, — а насчет Борменталя не переживай — я уверен, что товарищ Баев с ним и без нашей помощи замечательно разберется…
И продолжал:
— Вот тебе Прошкин бутылка кагора, вот фотографии могилы этой, что б ей пусто было! Ну, которые Ульхт на кладбище сделал. Твои соколы, при задержании фотоаппарат изъяли, самого Альдовича отколотили — ну не бывает у нас по другому! Что ты не делай! Но когда разобрались что к чему — фотоаппарат вернуть — вернули, зато пленку вынуть и напечатать позаботились. Вот — что есть, то есть. Хорошие у нас сотрудники! Ответственные… Так вот — бери это все хозяйство и езжай в Прокопьевку, к этому как его — из Сенода… Гражданину Чагину. И выясни с ним — он дед болтливый и таинственных историй из прежней жизни знает великое множество, о чем там он с Баевым откровенничал, да что слыхал, еще в давешнее, царское время про состояние бухарского Эмира, да про его наследников. Фотографию Ульхта прихвати, что тебе Баев отдал, и эти тоже — с могилкой. Покажи старику, спроси — что за нехристи придумали циркуль на могиле рисовать! И не забудь, Прошкин — скажи ему непременно — мол, Александр Августович фон Штерн, кланяться велел, очень просил, что б вы мне помогли! Уяснил?
Прошкин облизнул пересохшие губы. Как он сам, дурак, не додумался, что к отцу Феофану (в миру, и в уголовном деле фигурировавшему как гражданин Чагин) Баев ездил совсем не о нем, Прошкине, беседовать, а про своего дедушку справки наводить! А про его — Прошкина — собственные художества, видимо, просто к слову пришлось. Вообще Прошкину было стыдно за собственное скудоумие. Ведь не Корнев, а он сам работал в специальной следственной группе НКВД в Туркестане и занимался розыском и изъятием в
