сильнее ударит. Ваня содрогался от ударов, несколько раз падал, но его поднимали и заставляли идти дальше по трескучему морозу. Он нашел в себе силы оглядеть толпу и, к радости своей, не увидел в ней Санушка Ерашкова: значит, не обманул дружочек, ушел к товарищу Тинякову! Дело, выходит, не пропало. И тятьки с мамкой не видно: удержали, знать-то, соседи, уговорили не ходить, не смотреть на сыновы мучения. Тоже ладно! А вон и Офониха побежала от толпы народа прочь к своему дому, переваливаясь толстой бадьей: лишь только она попробовала присоединиться к скорбному шествию, как все бабы обрушились на нее — стали плевать в лицо, царапать, толкать кулаками в спину.
Корявый прапорщик замерз: тер уши, хлопал руками в перчатках. Подручные же его не испытывали мук холода, занятые своей зверской работой.
Немного не дойдя до речушки на окраине села, возле огорода Ваниного дядьки, Митяя Карасова, процессия остановилась. Мальчик был уже весь синий, дрожал, полосы от плетей виднелись по телу.
— А ну, поддержись, ожгу! — заорал снова ражий унтер, размахиваясь плетью.
— Не трожь младеня! — подался вдруг к нему из ропщущей толпы поп Илларион. — Нехристь ты, бесстыдник! Кого бьешь?
— Уймись, долгогривая тварь! — Кончик плети жогнул воздух перед батюшкиным носом. — Укорочу!
Поп без памяти повалился обратно.
Прапорщику надоело, видно, торчать на морозе.
— Кончайте это дело, — махнул он рукой палачам.
— А что, Фока, — сказал казак ражему своему спутнику. — Не хошь ли поспорить, что засеку краснопузика единым ударом?
— Чего тут спорить, — зашлепал тот вялыми губами. — Главное — стать перебить.
— Отзы-ынь! — казак отскочил немножко от Вани, перекосился, махнул плетью…
Скорчившись, юный боец упал на белый, скованный декабрьским морозом снег.
Прапорщик наклонился, перевернул Ваню.
— Готов.
Пошел вверх по склону, надраивая ладонями побелевшие щеки. Сзади заохали, запричитали бабы.
У тела Вани Карасова белые поставили часового и не давали его хоронить родным и близким, — так они хотели устрашить местное население. Лишь через трое суток родителям удалось взять сына со снега и с великими осторожностями закопать рядом с местом гибели. В сердцах же крестьян по отношению к белым поселились не страх, а ненависть и отвращение.
Недолго после того стояли колчаковцы в Марково. Со стороны Лысьвы, Кунгура двинулись в наступление красные части. Ваниных палачей, рябого прапорщика, толстого штабс-капитана, — всех их поразили красноармейские пули.
А Ваню Карасова похоронили на окраине села, со всеми подобающими настоящему бойцу почестями. На прощальном митинге рядом с начштаба полка товарищем Тиняковым стоял юный разведчик Санко Ерашков — Ванин друг, принесший красным нужные сведения.
Прогрохотал залп-салют.
На вершине холмика встал небольшой памятник с красной звездочкой.
Мимо него текла, текла волна поднявшегося на защиту революции народа: шла пехота, усталые лошади везли орудия, скакали быстрые всадники.
На восток.
На Колчака.
РЕБЯЧЬЕ ПОЛЕ
Летом 1930 года в селе Лягаево Кочевского района Коми-Пермяцкого национального округа был организован пионерский колхоз.
В начале мая тридцатого года две учительницы Лягаевской школы-четырехлетки, юные комсомолки Дуся Курочкина и Муся Жилочкина, как-то сказали ребятам после уроков:
— Сегодня объявляется ударный школьный день по борьбе с грязью в домах. В некоторых избах ужас что делается, годами не убирают! Идите, стыдите их, учите чисто жить.
Первый-второй класс отпустили домой, объяснив им значение чистоты и наказав бороться за нее в своих избах. Из учеников же четвертого и третьего классов организовали бригадки по нескольку человек — и вперед!
Шли по деревне, заходили в дома. Не спрашиваясь, принимались за работу: мели полы, шоркали стены, снимая паутину и плесень, сгребали и сбрасывали с печек не убиравшиеся многие годы пыль и хлам. Поднимался такой содом, что ничего не было видно. Удивленные, очумевшие старухи ковыляли поспешно на крыльцо, оттуда — к соседям. Там — такое же светопреставление. Спаси, господи, милостивый Никола!
Из открытых, густо выбрасывающих пыль окошек — ребячий чих. Чумазая, в пыльной одежке стояла на крыльце одного из домов третьеклассница Опёнка Минина и толковала собравшимся внизу молодкам, старухам, ребятишкам:
— В грязи-то, гляжу, больно хорошо вам жить! Такими же хотите быть, ага? — она показала на роющих завалинку двух остромордых, чрезвычайно похожих на больших крыс поросят местной породы с большими черными пятнами на шкуре. — Ведь как хорошо, когда дома-то чисто! Не будете жить по новой советской медицине — заест вас микроб!
Олёнка — первая в школе активистка.
— Слышь-ко, бабы, что девка бает!
— Что, что, что?
— Дескать, приедет из самого Кудымкара с наганом какой-то мистоп, всех начисто порешит, а иных так прямо и заест.
— Ой, ой, ой!..
В ту пору трусил мимо на лошади по своим делам председатель лягаевского колхоза «Красный Октябрь» Иван Николаевич Мелехин.
— Эт-то еще что за митинг?
— Это, Иван Николаевич, пионерский поход за чистоту крестьянского жилья! Хватит в грязи-то им жить, пора и об медицине маленько думать. Так нам учительница Евдокия Федоровна сказала.
Председатель увечной левой рукой — половины кисти не было — потер щеку, проводил взглядом летящую по улице пыль, крякнул:
— Дело шибко хорошее! Да только управиться ли с ним вам, сопливым? Ведь тут отсталость вековая, а вы разбежались по избам, вениками — шир-шир! Кавалерийский наскок в этом вопросе ничего не решит, — время надо, силы, хотение. Под силу ли вам это, подумай, Олёнка! Ребятам что — они сейчас веники бросили, все забыли да играть побежали. А бабы с мужиками и кумекай потом: зачем это школьники по избам ходили, пыль поднимали?
— Как — силы не хватит? — обиделась девчушка. — Нас много! В третьем да в четвертом классе только больше двадцати! Надо будет — и малышню пристегнем. Сколько будет? Вот! Неужели мы все вместе грязь не одолеем? Да мы хоть какое дело изладим!
— Ой, какая Олёнка у нас храбрая! — засмеялись стоящие у крыльца бабы и старухи. — Все она изладит! Нос-от подотри, пионерка!
