другого мужчину, которого она сильно любила много лет назад и с тех пор больше не видела, это ее крайне поразило. И она подумала, что этого, из санатория, тоже никогда больше не увидит.
— Судя по твоим словам, этот из санатория не был похож на ее бывшего мужа.
— Нет.
— Значит, она вертихвостка, Люси.
— Нет, по-моему нет. Она помногу часов работает, и много занимается. И вовсе ей не до того, чтобы за кем-то бегать. Нет, Нидия, что ты. Иначе она бы не кинулась к нему очертя голову, когда он попался ей на пути.
— Ну, я к тому, что их уже трое: бывший муж, этот, с кем она познакомилась в санатории, и тот, на которого он так похож.
— Судя по ее намекам, после развода она сильно увлеклась тем типом из Мексики и теперь этим, здешним, и все.
— Конечно, аргентинец, мексиканец и бразилец, они очень похожи.
— Да, муж был аргентинцем, я тебе говорила?
— Был? Он что, умер?
— Нет, жив.
— Знаешь, Люси, никак не могу привыкнуть говорить: Эмильсен была тем-то и тем-то. Что ее больше нет.
— Но она живет в твоей памяти, в воспоминании всех, кто ее любил.
— Это дела не поправит. Конечно, она всегда будет жива в моей памяти, но что мне с того? Я хочу поговорить с ней, потолковать о том о сем, и не могу! Тоскую, а ее в живых нет как нет.
— Нидия, иначе и быть не может, понятно, что горько, как не горевать, если теряешь дочь? Да еще такую, что всегда была тебе подругой.
— Как бы я хотела привыкнуть к мысли, что ее больше нет. И послушать ее совета, она ведь, как заболела, видя мое беспокойство, когда ей становилось хуже, смотрела мне пристально в глаза и говорила: “Ты себя береги”.
— Помню ее еще здоровой. Так жаль, что я не могла быть с вами, когда вы столько всего пережили, от Рио до Буэнос-Айреса так далеко
— Хорошо, ты не видела ее во время болезни. Она никогда не жаловалась, но сильно сдала.
— Какая девочка, какая сила духа!
— Люси, скажу честно, она ведь ни разу не намекнула, что знает, что с ней. Ни разу не пожаловалась при мне, никогда.
— Просто берегла тебя.
— Я не хотела сейчас ехать в Рио, не было сил, но вспомнила, как она говорила, что надо себя беречь, и поехала.
— Знаешь, Нидия, тебе это пойдет на пользу. Пляж, вечерняя прохлада — будешь хорошо спать, в прошлый твой приезд у тебя снизилось давление, и теперь будет так же, вот увидишь.
— Но тогда мне было семьдесят восемь лет, а теперь восемьдесят два.
— Ах, пожалуйста, не произноси эти цифры, звучит как шутка.
— Какие тут шутки…
— Нидия, сядем на диету построже, и давление у тебя снизится. Немного сбросишь вес, и тебе станет лучше.
— Не готовь больше мучного, не могу устоять перед твоей лапшой.
— Соседке так понравилось, а она ведь из семьи испанцев, там больше готовят из риса.
— Почему она переехала в Рио?
— Она уехала из Аргентины во времена Исабелиты и “Тройного А”, когда пошла эта кампания против психоаналитиков, мол, все они из левых. Она-то не психоаналитик, у нее диплом психолога.
— Этого я никогда не понимала, раньше таких дипломов не было.
— Когда я училась, не было такой специальности, а то бы я выбрала ее. Надо было пройти всю медицину, а потом специализироваться в психиатрии.
— Да, это я помню, Люси.
— Вот, а потом ввели специальность “психология”, изучать медицину стало не обязательно, отсюда и пошли все эти шарлатанки, да простит меня бедняжка Сильвия, ведь она со мной всегда так любезна.
— А о психоаналитиках-женщинах ты ни словом не обмолвилась.
— Понимаешь, в дипломе писали “психолог”, психиатр звучало слегка старомодно, а те, кто изучал медицину, окрестили себя психоаналитиками, по словам этой самой Сильвии. Как-то так.
— Вроде поняла. Значит, психиатры — это те, кто сначала изучал медицину, психологи же не изучали ничего. А психоаналитики — не мытьем так катаньем присвоили себе это звание.
— Приблизительно так.
— Видишь, что-то я понимаю? Хотя объясняешь ты не ахти… Только вот память начинает подводить, но, если мне хорошенько объяснить, я пойму.
— Просто у тебя слух отличный. А я, если два-три человека говорят одновременно, уже не понимаю.
— Зря ты сердишься на сына, когда он тебя поправляет, Люси.
— Почему?
— Потому что ты можешь ляпнуть наобум, не дослышав, отвечаешь, как Бог на душу положит, наугад, как придется.
— Знаешь, Нидия, когда дети становятся родителями, по-моему, это очень плохо.
— Бедный мальчик, до сих пор беспокоится, поправляет тебя.
— Знаешь, Нидия, я не собираюсь взвешивать, что сказать тому или другому, говорю, как есть, и баста.
— Ладно, не сердись, расскажи про соседку, почему она уехала из Аргентины?
— Я же тебе сказала, из-за угроз “ААА”, помнишь? “Тройной А”.
— Как не помнить…
— Ты ж говоришь, у тебя дырявая память. Видишь, тоже не любишь, когда тебя поправляют. В общем, она уехала, потому что однажды ночью позвонили и сказали, чтобы убиралась из страны в двадцать четыре часа, а то убьют.
— У Эмильсен была подруга, ей тоже пришлось уехать. Но та преподавала на факультете.
— Пол-Аргентины вынудили уехать. Короче, она оставила сына у бывшего мужа, они уже жили врозь, а, когда закончился учебный год, послала за ним. И он остался с ней в Мексике — мальчик. Мальчику очень понравилась Мексика, всегда говорил, что хочет там жить.
— Я так и не съездила. Собирались туда с бедной Бланки-той, но жизнь отпустила ей мало времени, бедняжка, добрая душа.
— Нидия, что мы все о мертвых? Вот невеселый возраст.
— Не ной, Люси, прошу тебя, не жалуйся.
— Ты права. В общем, там она познакомилась с этим человеком, жутко в него влюбилась, а потом ей пришлось переехать из Мехико сюда, так плохо она переносила высоту. И теперь живет здесь уже много лет.
— А тип, который так ее любил, не поехал с ней? Почему?
— Нет, это она его сильно любила, он вроде сначала ее любил, а потом нет.
— Вот она и стала страдать от высоты. Я не психолог, и то понимаю. Когда я видела, что Эмильсен лучше, у меня и давление улучшалось; поистине, все хвори от печали. Но продолжай, что там дальше?
— В общем, несколько месяцев назад она познакомилась в клинике с этим другим мужчиной, поразительно похожим на того, из Мексики. Однако ей и в голову не приходило, что она снова с ним столкнется, ну с этим, который здешний. И в один прекрасный день идет она в аргентинское консульство выправить бумаги и встречает его. Приветствует по-испански, а он смеется, он же не аргентинец. Просто в этой клинике раньше работал очень известный доктор, аргентинский профессор, и он привел туда много клиентов из наших. Из аргентинской колонии. Он был очень пожилой и, как ты догадываешься, уже умер. Ну ладно, в общем, там, в консульстве, она встретила этого и, думая, что он аргентинец, спросила по-испански,
