ненужное мальчишество! Поздно вечером, после работы, когда уходили даже те, кто оставался сверхурочно, — а сверхурочной работой в Улах сильно злоупотребляли, — когда уже было темно и в бухгалтерии и в лабораториях, в здании заводоуправления все еще светилось его окно. Это окно видно из виллы, где мачеха, недовольная мужем, ворча, одна ложится спать. А его телефонные авралы во втором часу ночи, когда ему вдруг приходила какая-нибудь новая техническая или организационная идея и он собирал на совещание весь руководящий персонал фабрики! Выкоукал, инженеры, управляющие, бухгалтеры никогда не были спокойны. Казмар мог вырвать их даже из объятий любовниц, они должны были быть всегда наготове. «Когда ты дашь себе покой?» — по-супружески пилила его мачеха. Отец смеялся: «В могиле отдохнем. Там належимся, даже надоест!» Когда удавалось ненадолго удержать его дома, он был внешне весел, но мыслями витал где-то далеко — домашние явно его не интересовали. Изобретательский зуд не оставлял Казмара в покое. Его поездки в поисках новых рынков сбыта отнюдь не были увеселительными прогулками. Он носил дешевые костюмы, ел простую пищу, не пил пива, не проводил время с друзьями. И не только из скупости или плохого характера, — просто его не тянуло к этому.
Личной жизни у него не было. Улы он поставил выше себя. Когда Ева еще училась в школе и с гордостью приносила ему свои отметки, он говорил своим глуховатым, сдавленным голосом, странным для такого гиганта: «Умница! Жаль, что ты не мальчишка!» Это было единственной и наивысшей похвалой. Позднее она разочаровала отца, поступив на философский факультет, он хотел, чтобы она стала экономистом или инженером. «Принуждать тебя не буду, делай как знаешь, — сказал он ей наконец. — Но у нас на руках производство, и я считаю, что ты дезертируешь».
Нечистая совесть напомнила Еве эти слова сейчас, когда она сидела под опекой Розенштама и наблюдала, как тщедушный Колушек сражается с тщеславным оратором, как каждый из них поднимает своего, плакатного Казмара.
Левый оратор кричал о капиталистическом вампире, который сосет кровь из рабочих, а живой Казмар построил для рабочих образцовые озелененные поселки на американский лад, стадион, больницу, душевую, столовую, универмаг, наполненный музыкой и ароматами, Колушек превозносил благородного благодетеля, а живой Казмар изгонял людей из рая, который он сам для них создал. А она, Ева Казмарова, сидит тут, в укромном уголке, с выхоленными руками, в шубке, полученной от отца и оплаченной трудом рабочих, у входа ее ждет машина, купленная на те же средства, она даже не знает имен рабочих и смотрит здесь, как в театре, на стычку двух карликов, борющихся «за» и «против» Казмара-великана. Дезертир, мелькнуло у нее в голове слово отца, дезертир с обоих фронтов, твердила она себе.
По залу пронесся шепот, на трибуне возникло движение. Группа юношей в спортивных костюмах и несколько одетых в свитеры девушек независимого вида устремились к трибуне и стали там у стены, за спиной сидящих за столом и полицейского комиссара, что не разрешалось полицейскими правилами. Тоненькая секретарша встала с места и, подойдя к молодежи, уговаривала ее сойти в зал, чтобы из-за такого пустяка не закрыли митинг. Юноши, нахмурившись, возражали, потом неохотно покинули трибуну, оглядываясь на заднюю дверь и приветственно хлопая в ладоши. Не переставая рукоплескать, они сгрудились внизу, у трибуны.
— Вон там Гамза, — сказал Розенштам, и барышня Казмарова увидела, как на трибуну поднялся совсем обычный человек, с хорошей осанкой, свежим худощавым лицом и широко расставленными глазами. Он стал перед столиком и заговорил ровным голосом, негромко и очень отчетливо. Его слова казались зрительно ощутимыми.
— Прежде всего, — начал свою речь Гамза, — приветствую тех улецких рабочих, у которых хватило мужества прийти на этот митинг. (Францек Антенна просиял.) Мы знаем, что в Улах это не пустяки, что это связано с риском потерять работу. Улам создана репутация некоего острова счастливых: рабочие там живут в лучших условиях, чем в других местах, больше зарабатывают, занимают хорошие квартиры, покупают по более дешевым ценам. (Колушек внимательно слушал, нахмурив брови.) Глупо было бы опровергать все это и подтасовывать факты. Подтасовкой фактов ничего не добьешься. Лучше давайте разберемся во всем от начала до конца.
Две недели назад в прядильне был пожар. Сейчас там идет ремонт, и цех не работает. Часть прядильщиков, особенно мужчин, работает где придется, на ремонте, получая поденную плату. Казмар пообещал, что возьмет их на работу, когда переоборудованная прядильня снова вступит в строй. Но между тем сорок работниц уволено. Метать здесь громы и молнии против Казмара и взывать к его совести и чувству долга нет никакого смысла. Это было бы напрасной тратой времени. Он предприниматель, и у него свой расчет. Но у нас, товарищи, тоже должен быть свой расчет. А у нас его нет, и в этом наша ошибка, за которую поплатимся мы сами. Мне известно, товарищи, что большинство рабочих Казмара примирилось с этим увольнением, эти рабочие не заботятся об уволенных, не заступаются за товарищей, боясь повредить себе. Я не буду говорить громких фраз о том, что это предательство и позор. Скажу только — и вы передайте это им, — что при всей своей мнимой осторожности они преступно неосторожны. Уж если они не беспокоятся о товарищах, пусть вспомнят о самих себе. Каждого из них может завтра постигнуть та же участь. А что тогда? Кто вступится за них? Никто о них и не вспомнит.
Еще мальчиками, в школе, мы слышали предание о прутьях Сватоплука. Все вы его знаете. Эта мудрая аллегория актуальна и сейчас. И нам, товарищи, следовало бы призадуматься над ней. Помните вы, как княжичи, играючи, ломали отдельные прутья и как эти юные витязи, сколько ни силились, не могли сломать связку прутьев — коллектив? Хотел бы я знать, — воскликнул Гамза звенящим голосом, — что сделал бы Казмар, если бы десять тысяч его рабочих и учеников сегодня бросили работу в знак протеста против увольнения сорока человек! Пришлось бы ему призадуматься! Не так-то просто сразу найти десять тысяч рабочих или даже половину. Не так-то просто, поверьте мне! «Яфета» — коммерческое, активное предприятие, оно не держит товаров на складе, у него магазины, оно не может не расширяться, не может бездействовать, особенно сейчас, при выгодной конъюнктуре! Нет, вы сами не понимаете, как вы сильны!
— Господин комиссар, это подстрекательство! — пронзительным бабьим голосом крикнул Колушек.
— Вон! — раздалось несколько гневных голосов, и юноши в спортивных костюмах угрожающе двинулись на Колушека. Секретарша, спасая положение, бросилась к ним и ухватила заднего за рукав. Все взгляды были обращены на Колушека.
— Не надо, ребята, — с сожалением воскликнул Гамза. — Я хочу, чтобы мы поговорили по душам… Оставьте его в покое, пусть слушает, набирается ума.
Раздался смех. Колушек, оскорбленный и мрачный, остался сидеть неподвижно.
— Жалкое зрелище, товарищи, представляет собой маленький человек — бедняк и стяжатель, — продолжал Гамза, — жмется он со своей глиняной копилкой около золотого тельца и, присев на корточки, ждет, когда этот золотой телец его лягнет.
Крупный капиталист знает законы игры, он видит взаимосвязь явлений. Потребность в новых рынках сбыта или в дешевых источниках сырья он умеет замаскировать патриотическими фразами, ему известно, как связаны между собой биржа и война, акции военных концернов и судьба солдата. Он знает, каков реальный мир, и не обольщается сказками. Сказки существуют для взрослых детей, которые слушают их, раскрыв рот. Да, маленький, бедный, зависимый человек, накопивший несколько тысяч на книжке, как дитя, взирает с благоговением на богатство, которое он отождествляет с добродетелью. Он верный дворняга и сторож крупного капитала, пес своего хозяина. Он посажен на цепь, он выдрессирован, ему привита классовая психология хозяина, он лает на пролетария. И все-таки не будем возводить напраслину на пса: вымуштрованный пойнтер делает стойку и приносит охотнику дичь, однако он не мечтает надеть охотничью шляпу и перекинуть ружье через плечо, подражая хозяину. (Францек по-мальчишески рассмеялся, представив себе пса в таком наряде и одновременно Колушека.) Страшно, товарищи, видеть этих людей с чужими мозгами, эти жалкие карикатуры в одежде с барского плеча, этот лакейский идеал — стать хозяином и отплатить кельнерам за подзатыльники, которые он получал от них, будучи мальчишкой. Мелкий буржуа — опора старого мира. Он страж строя частной собственности, время которого на исходе.
Мы, товарищи, живем в переходную и одновременно в подготовительную эпоху, вы все знаете это по собственному опыту. Все мы — люди на перепутье. Одна война кончилась, другую все ждут. Это вооруженный мир. На Западе смеркается, на Востоке рассветает, нигде нет ясного дня. В Советской России победила в боях и сейчас побеждает в труде рабочая революция, на Западе эта революция зреет в
