— Лживый ублюдок! Я хочу, чтобы ты называл меня Ник. Делить, так делить поровну. А? Все, что есть. Разве нет?
Они пили пиво и ели рыбу, и вскоре Гудалл объявил, что ему нужно облегчиться.
— Что? — спросила Дита.
— Писать. В горшок.
Она решила, что пришло время ей сделать свой выбор.
— Мне тоже. Я помогу тебе найти, — сказала она.
Старик нес лампу впереди, через мокрую площадку с пальмами, показал им две будки с маленькими пластиковыми картинками на дверях — шляпа и веер. Он открыл обе будки, зажег там свечки и показал, что они потом должны погасить их. Дита вошла в дверь с веером, обнаружила там сухой деревянный настил с дыркой посередине. Под дыркой была яма, не такая уж, по ее мнению, глубокая. Куча в нескольких дюймах от дыры кишела насекомыми. Запах был сильный, но не ужасающий. Она расстегнула штаны, встала на настил, присела и стала мочиться в дыру.
За другой дверью Гудалл, при всем своем опыте обходиться без привычных удобств, решил, что это не для него. Может быть, мужские экскременты пахнут сильнее женских — больше животных протеинов, наверное, — он вышел наружу и облегчился под ближайшей джакарандой.
Когда он застегнулся и развернулся, она коснулась его руки и повела кратчайшим путем к забору, окружавшему дворик, прислонилась к нему, обхватила обеими руками его лицо, и ее губы соприкоснулись с его.
Он думал об Англии. Без преувеличения. О Мэри и Джеке. О парне, которого он чуть не убил, и о жене, которую он бил — не много, не часто, но достаточно. О том, будет ли то, что он сейчас делает, изменой. О том, хочет ли он выжить, вернуться в Тайнсайд, которому, как обычно говорили Мэри и его друзья, он принадлежит. «Но сейчас, наверно, — подумал он, когда его напряженный член поднялся и уперся в ее обнаженный живот, — в эту минуту я принадлежу этому месту».
— Пожалуйста, — шепнул он ей в ухо. — Пожалуйста.
— Помоги мне снять... все это. Пожалуйста.
Кое-как они стащили ее штаны, ботинки и носки и развесили их на дереве. Ее ноги захлюпали по грязи, и, отряхивая пятки, она предположила, что это ей нравится.
Она вздохнула, и на этот раз он вошел в нее, и над ними теплое небо, с которого падал дождь, и проблеск луны в облаках, и запахи тропиков, смешанные с дымом кухни старика. «Я думаю, — сказала она себе, — что выбрала правильно». И тут она увидела над плечом Гудалла лицо Паркера, который вышел искать их.
Паркер докурил «данхилл» до самого фильтра, отшвырнул прочь и решил, что их нет за столом дольше, чем нужно.
Он нашел их. В слабом свете Паркер мог видеть, что штаны Гудалла были спущены до колен и его большой белый зад раскачивается над ней. Она стояла на одной голой ноге, обхватив его другой, а ее ногти вонзались в его ягодицы. Паркер удивился, что она сделала со своими штанами, ботинками и носками. Покачивание ускорилось, и затем она неожиданно вскрикнула, и тогда он тоже крикнул, негромко — но это был крик.
— Джеронимо!
Ее голова наклонилась вперед, и подбородок коснулся его плеча.
Она посмотрела на Паркера и хихикнула.
— Он сказал «пожалуйста» именно так, как был должен сказать.
— Врунья, — сказал Гудалл, не поворачивая головы. — Это ты сказала «пожалуйста».
Она снова хихикнула.
— Ну ладно, мы оба это сказали.
Паркер развернулся и пошел назад, злой и униженный.
18
— Хай, Джек.
— Хай, Тим. Рад тебя видеть.
Джек Глеу протолкался сквозь толпу и похлопал Гудалла по плечу. Вокруг них не мгновение закрутилась толчея — туристы, в основном американцы, и крестьянки, одетые в черное, одна даже с живой белой курицей, которую она несла в коричневой руке за связанные желтые лапы. Толпа постепенно расползлась по пыльной главной улице Лос-Чилоса.
— Встречай банду. По крайней мере, мою часть.
Гудалл разглядывал их одного за другим. Первый — высокий, похожий на испанца парень, очень смуглый от загара, а не от природы, тонкий, с костлявыми руками и ногами.
— Тони Монтальбан. Бывший Испанский Иностранный Легион.
Тонкое лицо Монтальбана, с длинным острым носом, имело меланхолическое выражение. «Ему бы еще эспаньолку, — подумал Гудалл, — и будет выглядеть как тот сумасшедший рыцарь, Дон-Как-его-там». Рукопожатие испанца было долгим и выразительным и сопровождалось похлопыванием по плечу Гудалла. В какой-то миг Гудалл даже подумал, уж не собирается ли тот еще и поцеловаться.
— Билл Айнгер и Колин Уинтл. Я знаю, что они выглядят как родные братья, но они двоюродные. Беннет взял их из центра малолетних правонарушителей у Гарета в Уэльсе. Пытался уговорить Гарета присоединиться к нам, но тот не захотел.
— Так вы не солдаты?
Колин усмехнулся ему.
— Нет еще, мистер Гудалл. Но собираемся.
Короткое, но твердое рукопожатие.
— Увидим. Только называйте меня сержант или Тим.
«Тощие, голодные и крепкие, — подумал он, — отлично. Но, Господи Боже мой, слишком уж молодые».
— О'кей. Берите свои вещи. Надеюсь, вы едете налегке, поскольку багажника у наших колес нет.
Он показал через широкую жаркую замусоренную улицу на джип. Автобус рычал, испуская дизельные пары. Он уже разворачивался и должен был пересечь улицу и подъехать туда, где уже собралась очередь крестьян и туристов, направляющихся назад в Сан-Хосе. Гудалл и Глеу отделились от остальных.
— Я знаю, о чем ты думаешь, Тим.
— И правильно делаешь.
— За нами идут несколько хороших ребят.
— Если они не окажутся лучше этих, мы будем в дерьме по уши. Даже глубже, чем я думал.
Он подхватил спутника под локоть и почти повел его через улицу.
— Так или иначе, Джек, что тебя-то привело? Я понял, ты оставил такие дела.
— Так и есть, Тим. Но ты знаешь, как это бывает. Я не могу принять то, во что превратилась эта хренова Англия.
Это касалось не только скошенных георгинов. Это касалось правительства, которое грабит тебя не глядя, а потом повышает налоги после того, как поклялось этого не делать, футбольной команды, которая стала на треть черной, но по-прежнему проигрывала, и холодной мокрой погоды. Не в последнюю очередь это касалось толстой сквернословящей комедиантки с телевидения, которая ввела его в долги, и того, что жена не давала ему развода. К этому добавлялась перспектива захиреть, как замерзшая роза, и никакой весны впереди.
— Я знаю, что ты имеешь в виду, дружище.
Айнгер и Уинтл уже сидели в джипе на заднем сиденье с ломтями дыни в руках, и их перемазанные соком лица расплывались в широких улыбках. Монтальбан купил дыню на остановке и теперь со знанием дела учил их как надо выбирать.
«Хорошо», — подумал Гудалл. Он уселся на водительское место, Джек рядом с ним.
— Когда-то и я был таким, — сказал он.
Гудалл повернулся, глянул через плечо, поймал взгляд одного из улыбающихся бирмингемцев. Он так и не был уверен, кто из них кто.
— Если вам после дыни захочется кое-куда, я не виноват, — сказал он.
