Не спрашивайте меня ни о чем

— Мы завтра приедем, — сказала Диана.

Они пытались нас уговорить.

— Мои будут беспокоиться. Я не предупредила.

— Мы завтра приедем, — пообещал я.

И костер остался меж дюнами и морем. Остались темные фигурки, двигавшиеся в красных отблесках пламени, и остались голоса и смех.

Мы спустились с дюны, и нас объял хмель душной ночи. Аромат травы, ночные фиалки, светлячки с их крошечными фонариками… Пряный и густой запах хвои… Мы забрели в царство призраков… Где-то высоко в вершинах сосен блестела луна, свет ее ложился на землю. Беззвучно ломались веточки в мягком мху.

Я вел велосипед; он вдруг сделался легкий-легкий, казалось, сам покатился бы вперед, отпусти только руки.

Диана шла за мной. Ступала в мои влажные следы. Мы шагали молча и не перебросились ни словом с того времени, как шли от костра.

Вдруг я споткнулся, даже не понял обо что, и велосипед приземлился по одну сторону тропы, я по другую.

Влажный, мягкий мох у лица… Ночная фиалка забралась ко мне в нос, светлячок в рот.

Я перевернулся в мягкой постели на спину и высунул кончик языка, на котором сидел светлячок, помахивая своим фонариком.

Огонек отразился в глазах Дианы. Она завороженно смотрела на него, она протягивала мне руку.

Ее теплые пальцы крепко обхватили мою ладонь, я я держал их и не отпускал…

Она хотела помочь мне подняться. Но она не знала, что я, может, вовсе и не желаю… что я хочу лежать, лежать здесь во мху до самого утра, и ощущать рядом ее, и видеть светлячки в ее глазах. И чтобы губы ее были как ночные фиалки в этом опьяняющем, душном аромате летней ночи…

Ее пальцы сжимались крепче, она хотела помочь мне подняться, но рука моя излучала в нее то светлое свечение, что жило во мне, и оно отнимало у нее силы… Рука моя медленно опускалась вниз, к темному ковру мха, и вела за собой ее… И вдруг среди потаенного молчания сосен послышался ее шепот, рука моя ослабела, в ее руку влилась сила, и я поднялся…

Мы ехали по самой середине шоссе, по тусклой лунной дорожке, а потом надо было свернуть направо.

Я поворачивал руль, но велосипед не слушался и катил себе прямо.

Катил себе дальше и свернул на какой-то другой ухабистый проселок, и там нас качало, словно на волнах.

Переднее колесо врезалось в калитку, скрипнула единственная петля… Калитка покачалась, жалобно прохрипела в последний раз и повалилась.

Было тихо. Опять стрекотали кузнечики. Опять лила свой свет на запущенный сад луна. Обшарпанный домишко спал, чернели окна.

Велосипед улегся на лопухи и крапиву.

Луна осветила нам путь через веранду, и светлый квадратик выделил в темноте лестницу, которая все-таки еще не обвалилась.

Я пробирался следом за Дианой.

— Не хочу я к дону Педро, — голос мой звучал незнакомо.

— Да, да… — отозвалась она, не оглядываясь.

Она поднялась на лестницу, и ступенька тоскливо скрипнула в тишине…

Мне вдруг захотелось, чтобы лестница рухнула, рухнула сейчас же — только бы мне не подниматься наверх…

Проглотил подступивший к горлу ком. Лестница не обвалилась. Я знал, что именно теперь она не обрушится. И я знал, что дона Педро здесь нет.

Я слышал каждый шаг Дианы… Я поставил ногу на первую ступеньку, потом на вторую.

Я стоял на лестнице, которая вела наверх.

— Иди, иди… — соскользнул ко мне ее шепот.

— Иду… — Голос мой взлетел к запертой двери, там Диана искала ключ под ковриком.

Она открыла дверь, и мастерская обозначилась в темноте бледным прямоугольником.

Я поднимался все выше, и лестница была длиной в десять тысяч лет, хотя потом мне казалось, что я поднялся за одну секунду.

Я следовал за ней через просторную комнату, в которой однажды побывал, и круглая луна опять смотрела на меня и смеялась.

Она зажгла свечу. Только одну свечку.

— Не хочу я видеть дона Педро! — сказал я еще раз, но она сказала, что его тут нет. А где же он, глупо спросил я. Нет его здесь, нету, нету, нету.

Я отворял дверь и не смотрел на нее, на Диану. Отворял долго. Потом шел дальше, в другую комнату, шел, покуда не уперся в стену, увешанную акварелями.

Серый зимний день. Снег, снег, белый снег на черной земле. Идут люди. Мальчишки бросаются белыми снежками. И я, я тоже снег в горсти, белый снег. Бездумье. Белый снег в горсти, присесть, залепить в кого-то. Детство. Белый снег, черная земля. Снежинки на ладони тают.

И тут я почувствовал, что мое сердце бьется гулкими толчками. Я совсем позабыл о том, что у меня есть сердце.

В комнате было тихо.

Я обернулся.

Диана лежала в постели. Белая простыня.

Я задул свечку. Растворил окно и впустил в комнату ночные звуки.

Вдали, за вершинами сосен шептало море. Маленький теленок пощипывал травку на светлом лугу. В кустах пиликали на скрипках кузнечики. Стрекозы пересчитывали шишки на соснах. Ночные бабочки дразнили луну. В плечо вцепилась летучая мышь и ультразвуковым голосом рассказывала о своих приключениях…

Время бежало. Словно атомные часы, я ощущал миллионные доли секунды.

И потом зазвенел ее смех серебристым колокольчиком, тихим серебряным колокольчиком.

Досказав одну историю, нетопырь, захлебываясь, принялся тоненько цедить следующую, пока в плечо не вцепился другой нетопырь, прогнал первого и сказал: чего ты, болван, стоишь — иди! Сейчас, сказал я, еще только капельку…

Нетопырь ущипнул меня за ухо, и я пошел.

Я шел через комнату. К стулу, на котором лежало ее платьице салатного цвета.

Чего ты медлишь! — сипел нетопырь. Я снял кеды и джинсы, рубашку. Я был на пляже. Иди же, иди, опять подгонял он и бил меня крылышками по голове, и в комнате не стихал перезвон серебряных колокольчиков.

Я плыл сквозь лунное море и сквозь миллионы водорослей ее глаз. Нетопырь вцепился мне в волосы и шептал: да-да, смелей, смелей. Но я теперь его не слушал, и он улетел, я даже не заметил когда.

Я чувствовал, что мир становится все меньше и меньше.

Я стоял подле нее.

Ее губы были слегка приоткрыты.

Из белого скользнула золотистая рука, как лиана, коснулась моего колена и сказала, чтобы я сел. Я был пугливо-чуток, словно олененок, готовый в любой миг дать стрекача, хоть я и знал, что не побегу никуда.

— Я люблю тебя, — чуть выдохнул я.

— Я знаю. — Она странно так засмеялась и погладила меня по щеке, точно я был ребенок… Из-под простыни взвилась другая лиана, обе они нежно обвились вокруг моей шеи…

— Поцелуй меня, — сказала она.