– Тебе ведь сажать машину.
– А тебе – точно вывести. Как будем садиться, механик?
– Аварийный выпуск шасси и аварийные тормоза, – быстро ответил Дима.
– К тому же добавь – без поворота передней ноги. Чуешь, Осипыч, чем пахнет? Ты должен вывести маши ну на полосу с точностью до градуса. Сядем под углом – пискнуть не успеешь. А уйти на второй заход, если промажем, – на двух не поднимемся. Улавливаешь?
– Я давно все уловил, – сказал штурман. – Дома местность знакомая.
– Не забывайте, – добавил Никита, – в Тюмени полоса на полкилометра короче!
– В Тюмени на полосе гололед, – напомнил Невьянцев.
– Ясно, – подвел итоги командир. – Все, я вижу, против Тюмени, А отдаете себе отчет, что до Свердловска плюхать на сорок минут дольше?
Летчики молчали. Каждый из них, включая и командира, отлично понимал, что значат эти сорок минут полета на обледеневшем самолете без двух двигателей…
Козырев стоял у окна и жадно курил.
– Александр Иванович! – прибежала запыхавшаяся оператор. – Павлов требует! Срочно!
Козырев задержался у двери КП: «Если я ему ну жен срочно…» Он набрал шифр, и дверь открылась. Павлов повернул голову и кивнул:
– Вызовите, пожалуйста, инженерно-технический сектор! У меня рук не хватает.
Козырев нашел на пульте нужный клавиш, нажал и повернул микрофон Павлову.
– Секунду! – бросил Павлов в трубку. И – в микрофон: – Инженерно-технический? Разберитесь, что вы шло из строя: самолет Ил –18, зафлюгированы второй и третий двигатели. Доложите немедленно! – и снова переключился на разговор с генеральным конструктором самолета…
Несмотря на десятилетиями воспитанную самодисциплину, Александр Иванович здесь, на КП, не мог подавить ощущение, что что-то делается не так. Может, это ощущение вызывалось спокойной – по крайней мере, внешне спокойной – атмосферой, которая царила здесь, после накаленной атмосферы в «восточном» секторе, его не могла не удивить здесь тишина, прерываемая лишь ответными репликами Павлова: «Да, да… Понимаю… Разумеется…»
«А может, так и должно быть? – подумал он. – В конце концов, полет восемьдесят четвертого на двух продолжается уже два часа – срок вполне достаточный, чтобы убедиться в жизненности машины и в пилотном мастерстве экипажа. Доклады командира корабля – „Полет протекает нормально“ – тоже ведь кое о чем говорят: выдержки и хладнокровия этому командиру, видно, не занимать, а в такой обстановке для него это сейчас самое главное…»
Очевидно, и здесь, на командном пункте, пришли к выводу, что полет закончится благополучно. Но не рано ли пришли к этому выводу?
Требовательный писк зуммера. Александр Иванович нажал загоревшийся на пульте селектора клавиш:
– ЦДС!
На селекторе оказался главный конструктор по силовым установкам Ил –18.
Главный: Я консультировался с генеральным… Да, вам доложили о результатах эксперимента? Как я и предполагал, запустить охлажденный двигатель на такой высоте невозможно.
Козырев: Не понял…
Главный: Винты в рабочее положение поворачиваются слишком медленно – масло густое. А это значит, что и двигатель раскручивается тоже очень медленно. Турбины не успевают набрать нужное число оборотов, поэтому горят лопатки. Это вам понятно?
Козырев: Это понятно. – Оглянулся на Павлова, видит, что тот слушает одновременно обоих – генерального и главного конструкторов.
Павлов: Где же выход?
Главный: Вести самолет на двух двигателях.
Павлов: Самолет уже вошел в зону обледенения.
Главный: Тогда сажайте немедленно.
Павлов: Где? В поле? На лес?
Главный: На аэродром.
Павлов: До Тюмени им еще идти не менее сорока минут.
Главный: Я должен проконсультироваться с генеральным.
Павлов: Сколько вам надо на это времени?
Главный: Пять минут.
Павлов: Отключаю. – Поворачивается к Козыреву: – Что там?
Козырев: Свердловск, КДП. Самолет запрашивает посадку в Кольцове.
