Фридеберга. Целых три минуты он давал по телефону согласие назначить кого-то вице-старостой.
Но Фридеберг, оказывается, не остыл и сразу же ринулся в атаку:
— Слушай, Казик, я как раз хотел об этом поговорить с тобой. Еще не все потеряно, сейчас формируются две армии резерва Верховного главнокомандования. Это, конечно, не совсем то, но… лучше синица в руке, чем журавль в небе.
— Но я-то ведь…
— Ты хорошо знаешь Стахевича. И с Каспшицким лично знаком…
— Ну?
— Объясни им, черт побери. За кого они меня принимают? Что, я хуже Пороли? Ольшине из Гродно тоже дали какую-то оперативную группу. Только я ничего не получил. Я, из Первой бригады [29]…
— Ну ладно. — Бурду возмутила такая непосредственность. — Ну, дадим тебе армию, а дальше что? Ты выиграешь войну?
— Но ведь… Англия, Франция… Немцы не сумасшедшие, ты же сам говорил… — Фридеберг потерял весь свой запал и почти заикался. Бледный, с красными жилками на носу и щеках, он наклонился вперед и всем своим видом, как четверть часа тому назад Бурда, умолял об искренности. — Ты у власти, кто, как не ты, должен знать, что это все значит?
Такой быстрый переход от назойливости к бессильному отчаянию был столь неожиданным, что Бурда смягчился. Ничего не поделаешь, придется, словно неприкосновенным солдатским пайком, поделиться с тем, кого он так неосторожно поверг в бездну сомнений, — поделиться своей системой головоломных, логических предпосылок, при помощи которой вот уже несколько месяцев он оборонялся от грозных вестей, мрачных подсчетов и паники, охватившей высшие сферы.
— Мы ведь говорили об этом еще в мае. Гитлер должен знать, что тут пахнет войной, войной в невыгодной для него ситуации. Надо надеяться, что он опомнится и вернется к политике дружбы с нами, к той политике, которая так много ему дала.
— А вдруг не опомнится?
— Ну, мой дорогой! — Бурда развел руками. — Все зависит от дипломатии. Важно, чтобы перед Гитлером была ясная альтернатива: кнут или пряник. Кнут, если Данциг или Данцигский коридор покажутся ему более важными, чем великий исторический путь на Восток… Пряник, если поумнеет. Понимаешь?
— Не совсем…
— Видишь ли, мой дорогой, политика — вещь куда более сложная, чем командование… даже армией… У Гитлера, видно, в голове все помутилось. Он запамятовал, что без нашей помощи не получил бы и четверти того, что уже обрел. Хочет зарезать курицу, которая несет ему золотые яйца…
— Выходит, эта курица — мы?
— Допустим. Чтобы получить пустяковое преимущество, потому что Данциг и так у него в руках, а через коридор он ездит сколько ему угодно, — вот ради этого временного, символического преимущества он теряет…
— Но если это только символическое преимущество, то почему мы так упорствуем?
— О, мой дорогой! Сейчас решается и наша судьба.
Попробуй отдать Данциг, и через несколько дней от нас ничего не останется!
Он вспомнил, что кричал сегодня тот офицерик.
— Нет, даже на армию нельзя положиться. Ты знаешь, как у нас ненавидят Гитлера. — Бурда хотел сказать еще о евреях, но вовремя спохватился. — Гитлер глубоко антипатичен, но в политике на чувствах далеко не уедешь. Мы должны осторожно маневрировать. С этим народом дураков…
Фридеберг обдумывал его слова. Молчание явно затягивалось. Бурде тоже начало казаться, что все эти столь безапелляционные аргументы Бека звучат довольно фальшиво, и он попробовал все подытожить и упростить:
— Короче говоря, либо с нами как с полноправным партнером двинуться на Восток, либо в одиночку против всех нас, в том числе и против, России. Англичане в Москве для того и ведут переговоры, чтобы он поверил в реальность второго выхода…
— Почему мы все-таки не хотим принять русской помощи?
— О боже мой! — ужаснулся Бурда. — Второй выход — это крайность, Мы заинтересованы не в уничтожении Гитлера, а в правильном его использовании. Наконец-то ты понял? Третьего пути нет. Поэтому-то я и не принимаю все так близко к сердцу, как… другие. Я верю, что разум победит.
Фридеберг наконец согласился с оптимистическими выводами Бурды и снова принялся за свое:
— Ну, так ты согласен и поговоришь со Стахевичем?
— Со Стахевичем? Ну что ж. Только я ничего не гарантирую. Тебе ведь известно, что у него там всеми делами заправляет Ромбич?
— Знаю, знаю. Но ты его как-нибудь обойдешь или задобришь. Приедешь потом, старик, ко мне, я такой себе штаб организую…
— Кстати, о штабе. У тебя есть адъютант?
— Конечно.
— Хороший?
— Я плохих не держу… — Но, взглянув на Бурду, тут же добавил: — Для командующего корпусом он хорош… А в чем дело?
Теперь наступил черед Бурды. Это было не так легко, его преимущество до сих пор было слишком явным. Закусив губу, он умолк в ожидании, что генерал ему поможет. Но так и не дождался.
— Ты помнишь Янека? Моего сына… — начал Бурда с раздражением.
— Ну как же! — Фридеберг даже хлопнул себя по колену от радости, что наконец понял. — Янек, такой сорванец. Где он сейчас? Наверно, в лицее?
— Он подпоручик.
— Не может быть! Как время летит! И где служит? В Варшаве?
— Нет, в Бохне, командует взводом.
— Какой ты чудак, почему сразу ко мне не прислал? Давай его сюда… — Он остановился, подумав. — Правда, сам понимаешь, сейчас нет штатов. Но как только примусь за формирование штаба, милости прошу, возьму его в адъютанты…
— Очень тебе благодарен. Что ни говори, единственный сын. А в пехоте далеко не уйдешь.
— Ну ясно. Это я тебе твердо обещаю. Сразу же, как только получу армию… или какую-нибудь оперативную группу. Название меня меньше всего интересует, словом, как только приступлю к работе, сразу же заберу его. А в отделе кадров сам все улажу. «Ян Бурда», — записал он в блокноте. — Отлично!
— Когда ты возвращаешься? — спросил Бурда. — Ты ведь приехал на машине?
— Ну что ты! Там такие дороги! Машина может на ходу развалиться. Ужас! Смотри, как получается, иногда бедность и отсталость бывают даже на руку. Вот чехи, почему их так легко оккупировали немцы? Потому что они построили хорошие дороги. Нет, я утром возвращаюсь поездом. В десять часов восемь минут.
— А этот… твой адъютант, где он сейчас?
— Наверно, пошел к девочкам. Он у меня там все с ума сходил. Такая дыра, и к тому же все обо всех известно. Зато здесь! Я его отпустил, завтра в девять должен явиться.
Бурда улыбнулся, думая о том, как бы поскорее спровадить гостя. В холле снова зазвонил телефон.
Фридеберг несколько раз зевнул. Он тоже ждал удобного случая, чтобы встать и попрощаться: все дела тут были улажены. Обрадовал же его Бурда, заговорив о сыне! Теперь не одна дружба будет руководить хлопотами министра в генеральном штабе. Словно после тяжкого труда, он рассеянно посмотрел на хозяина: когда же наконец?..
Бурда взял телефонную трубку, бросил вполголоса «алло», скривился, добавил еще раза три «Да» и раза два «Слушаю», потом «Бурда у телефона», потом «Да, господин генерал». Вдруг он оглянулся, ища глазами кресло, тяжело опустился на сиденье и долго молча слушал. Но вот наконец хриплым, как будто потухшим, голосом буркнул: «Понимаю». Потом почти крикнул: «Я сейчас сообщу! Сегодня — нет? Завтра утром? Слушаюсь!» — и, продолжая держать трубку, несколько раз повторил: «Да, конечно».
