окно. Ему захотелось поделиться со Слизовским своим планом самоубийства — не потому, что он ждал от него совета или утешения: Ромбич рассчитывал именно на ясность мысли капитана, на то, что он поможет ему представить план бегства за Вислу совершенно четко, без болезненного налета, без следов недавнего самоистязания.
Слизовский вдруг стал серьезен, выслушал общие соображения Ромбича и при первом выводе относительно армии «Пруссия» поднес руку ко рту, а взгляд словно обратил внутрь себя, что-то ища в памяти.
— Интересно! — заметил он, когда Ромбич хлопнул потной рукой по столу, как бы скрепляя печатью свою отставку. — Интересно! Я уже во второй раз сегодня слышу об этом плане!
— Ну!
— Нам донесли о генерале Кноте. Будто он тоже призывает: за Вислу. Будто еще до пятницы следовало удирать, до войны сразу занять позиции на Висле и Нареве. Сегодня кое-что еще можно спасти, а послезавтра уже останутся только обломки.
— Что же, он авантюрист, но с головой…
— Да-а-а, — протянул Слизовский. — С головой…
— Что такое?
— Да, ничего… Ничего особенного…
— Ну, давайте! — крикнул Ромбич. — Мне некогда!..
— Разве вы, пан полковник… Разве у вас…
— Ну!
— Ничего… э… ничего не пропало?
— Как это — пропало?
— Ну, может быть, чего-то не хватает в вашем кабинете. Каких-нибудь бумаг, документов?
— Вы сошли с ума?
— Нет, пан полковник.
— Вы сошли с ума! Здесь ничего не пропадает. Я почти не выхожу из комнаты. Вы забываетесь, капитан!
— А до войны? В понедельник, в среду?..
— Ничего…
— Гм… — Слизовский достал портсигар. — Разрешите? — Он закурил. — Генерал Кноте особенно интересуется армией «Пруссия» и великолепно информирован о составе, о районах сосредоточения, о сроках готовности…
— Ну и что из этого? По приказу маршала я информировал его и Поролю…
— Да. В общих чертах, понятно. Общие оперативные принципы, не правда ли, пан полковник?
У Ромбича по спине пробежала холодная искорка, слегка кольнула в области сердца и исчезла. Что же это? Ромбич еще не успел признаться маршалу в своем банкротстве, а этот офицерик уже позволяет себе допрашивать его? Словно в предсмертном озарении, Ромбич увидел себя после того, как его лишили ореола легенды: сын аптекаря из Вельска, продажная шкура, примазался к легионам, пролез в военную академию, когда ее еще только создавали, подхалимскими речами о мнимых победах при отступлении третьей армии в 1920 году из-под Киева добился милости некоего генерала Рыдза.
Он как бы увидел себя назавтра после сегодняшнего разговора с маршалом: к чертовой матери, в распоряжение командующего BO-I [60], а вернее, в распоряжение — на это больше похоже — контрразведки…
Ромбич вскрикнул, как человек, которого во сне душит кошмар, — так же отчаянно, так же дико, с тем же не вполне осознанным намерением криком отогнать призрак.
Кошмар исчез; Слизовский выпрямился на стуле и снова заглянул в глаза Ромбичу, покорно ожидая более вразумительного продолжения разговора.
— Я отказываюсь! — хрипел Ромбич. — Давайте все сразу, карты на стол… к маршалу… уничтожу…
— Так точно, пан полковник. Приказ, прошу извинить…
— Говорите!
Слизовский наконец сказал:
— Агентура донесла, что генерал Кноте имеет в своем распоряжении документы о диспозиции армии «Пруссия». Бумаги не удалось ни сфотографировать, ни описать. Агенты опасались демаскировки, — Слизовский теперь говорил со всем профессиональным щегольством, — боялись вспугнуть генерала. — Снова расшаркиваясь, капитан объяснил: он, мол, хотел уточнить, мог ли Кноте воссоздать эту диспозицию на основании разговора…
Ромбич вспомнил: он действительно обнаружил пропарку, за несколько дней до войны. Диспозиция армии «Пруссия», ordre de bataille [61], довольно подробный. После разговора с Кноте Ромбич дал ему бумаги в руки, и тот очень внимательно изучал их несколько минут. Ромбич намеревался добавить: «Ведь именно Кноте должен был принять командование этой армией», — но промолчал, чтобы не получилось, будто он оправдывается.
— Да, да-а-а-а, — Слизовский кивал головой и вдруг брякнул, вперив взгляд в Ромбича: — Украл?
Ромбич развел руками, испуганный и счастливый одновременно: значит, теперь есть возможность отплатить Кноте за давешний скандал так, что старик до самой смерти не забудет. Но он тут же помрачнел, потому что все вспомнил:
— Нет, не украл. Бумажка позднее была у меня в руках…
— Ах, так? Значит, не пропала?
— Пропала уже после его ухода.
— Стало быть, все-таки пропала?
— Это значит, — поморщился Ромбич, — что я сжег ее, по сути дела, она была не нужна.
— Вы ее сожгли, пан полковник? Точно?
— Еще что! — взревел Ромбич, криком пытаясь заглушить свою растерянность. Слизовский снова пошел на попятный:
— Все в порядке, вопрос ясен. Только вот Кноте… Хватило ли ему времени, чтобы записать эти данные?
— Но откуда же? Я все время был рядом с ним; он читал, да…
— Значит, восстановил по памяти. Для чего?
Ромбич пожал плечами:
— Может быть, он еще рассчитывал, что примет командование?
— Нет, он сам тогда заявил, что отказывается. — Слизовский хлопнул себя по колену. — Пан полковник, я свое сделал. Какие последуют распоряжения в отношении Кноте?
— Ну… — Ромбич заколебался, — наблюдать…
— Теперь, во время войны, у нас столько работы…
— Ну ладно, что же тогда делать?
— Конечно, наблюдать. Только ведь…
— Арестовать?
— Я не о том… — вздохнул Слизовский. — Речь идет об общих директивах. Может получиться беспорядок. Формальности… А тут у нас очень подозрительный человек… Одна фамилия… — Он спохватился: — Триммер тоже звучит не по-польски, — и быстро заговорил о другом: — Если бы найти что- то новое, какую-нибудь серьезную улику, или на самом деле держаться бюрократической линии — арест, следствие? Теперь, во время войны?.. При ситуации, которая столь быстро меняется… — Слизовский повысил голос и произнес почти проповедническим тоном: —…меняется благодаря таким людям, как Кноте!..
Они смотрели друг другу в глаза. Ромбич закусил губу и встал.
— Каких же улик вы ждете?
— Ба! Пан полковник, не поймите меня неправильно. Ваша репутация… скромность… переутомление…
