– Ничего, ему это не повредит, – отмахнулся вор, наблюдая, как Диля укладывает Дениса на постель возле больного. – И нервничать не будет, когда мамка завизжит.
– Почему мамка должна визжать? – тревожным эхом отозвался из угла Ефим. – Ты обещал… ты же обещал!
– Потому что мы сейчас отдыхать будем, – похабно подмигнул Турды, выходя из комнаты. – Малой – сторожи, мы потом тебя сменим. Диля, пошли, мужики уже заждались…
Вскоре за тонкой перегородкой послышались характерные звуки, предшествующие длительной ночной гулянке: звон бутылок, оживленный гомон и контрастом выделявшийся на фоне мужского бубнения возражающий голос Нины.
– Т-ты виноват, – глядя в потолок, обронил Толхаев. – Все из-за тебя. Гад.
– Я не хотел! – плаксиво пискнул в углу Ефим. – Они меня поймали! Они… Они меня пытали!
– Не надо! – звонко крикнула за перегородкой женщина. – Пустите! – затем послышался звук пощечины и угрожающие ругательства.
– Помогите! – заголосила Нина. – Господи, да что ж вы делаете! Пусти… – крик оборвался – видимо, кто-то зажал женщине рот.
– Да держи ты! Ногу держи! – прорезался на фоне нехорошей возни нервный голос Турды. – Вот так, нормально… Ар-р-р… Ох! Ох, хорошо! Ох, сладкая! Держи, держи – нормально… Ах! Ах! Ах… Ар-р-р…
– Па-а-адла! – вынес вердикт Толхаев, скосив взгляд на Ефима. – Чтоб ты… с-сдох, па-а-адла…
– Я не хотел! – отчаянно пискнул Ефим. – Я…
– Рот закрой! – лениво прикрикнул Малой, с любопытством прислушиваясь к шуму за перегородкой. – Слушать не мешай, тварь…
Пьяное веселье в большой комнате, начавшееся в девятом часу вечера, продолжалось глубоко за полночь. Звенела посуда, гомонили на своем моджахеды, славяне пели блатные песни про тюремную романтику и объяснялись вору в интернациональной любви. Иногда вскрикивала охрипшим от напряжения голосом Нина – ближе к ночи ее беспокоили все реже.
Ефим тихо скулил в углу – терзался. Толхаев отрешенно смотрел в потолок и всех подряд ненавидел. Рассуждал так: подавляющее большинство мужиков – недоразвитые дети, на вид вроде бы во всех отношениях нормальные. Сам идиот – зачем Ефима отправлял? Ефим идиот дважды: врагов привез в усадьбу. А вас где носит, славные вояки – Соловей и Масло? Поохотиться захотелось? Порезвиться малость, ноги размять? Ну-ну… А тут басурмане девчонку вашу на части рвут. Охотнички, мать вашу! Не выдержал: тихо заплакал от бессильной злобы, капая слезой на подушку…
Малого так и не сменили: Слива принес бутылку текилы, палку сервелата, хлеб и сообщил, что вор велел оставаться здесь. Маленький мытарь безропотно пожал плечами, выдул полбутылки, умял полпалки, одолел полбулки и, покосившись на «зачморенного» Ефима, поставил на прикроватную тумбочку Толхаева то, что осталось.
– Кишкуй, братуха. В мире много зла и несправедливости. На все сердца не хватит. А надо о себе подумать…
В ответ с кровати больного плеснуло такой ненавистью, что Малой, хоть и выпил двести пятьдесят грамм кактусовой настойки, непроизвольно отшатнулся – не по себе стало.
– Ну, как знаешь… – обескураженно пробормотал он после некоторой паузы, пристраиваясь дремать на коврике у двери. – Это не я так все устроил – оно так от начала времен…
Часам к трем все упились до нормы, связали Нину, чтобы не удрала, и завалились спать вповалку. А немногим позже случилось происшествие. Ефим, оказывается, не просто терзался в углу. Под утро он перетер каким-то образом капроновую веревку, крадучись выбрался из спальни, переступив через лежавшего у двери Малого, и, оказавшись в большой комнате, зачем-то напал на спящего Дилю, предварительно вооружившись торчавшим в столе кинжалом.
Результат нападения был весьма плачевным. Моджахед успел проснуться до того, как управделами приблизился к нему на расстояние метра. Ефим лишь слегка оцарапал подставленную под удар руку и в течение последующей минуты был профессионально забит насмерть озверевшим со сна Дилей и подоспевшим ему на помощь Аскером.
– Думал – просто жирная свинья, – вынужден был признать Турды, отправляя Сливу и Перо закапывать труп Ефима. – А он умер как солдат. С оружием в руках… Молодец, настоящий мужик. Только зачем? Посидел бы спокойно ночь – жил бы себе дальше…
Утро было безрадостным для всех без исключения живых особей, находившихся в усадьбе, несмотря на обильное солнце и ярко-синее небо, лживо обещавшее жителям Земли уют и благоденствие. Захватчики страдали похмельем, пленники по понятным причинам радоваться не могли, собаки не желали находиться в сарае и требовательно заявляли об этом.
– Иди, воду погрей, помойся, – распорядился Турды, опохмелившись и вновь рассмотрев в истерзанной за ночь Нине привлекательную юную женщину. – Только быстро и без глупостей – пацан твой у нас, если что. Да не смотри ты волком: ничего страшного не случилось, красавица! Жизнь продолжается. Мы уйдем, через неделю ты про все забудешь. Ничего тебе такого не сделали. Подумаешь – помяли немного. Давай, Аскер, развяжи ее…
До девяти часов захватчики успели сделать все что планировали: по разу пропустили по кругу Нину, плотно пожрали, как следует вмазали и уселись ждать охотников.
Где-то в половине десятого в усадьбу ворвался джип, жизнерадостно галдя переливчатым клаксоном и взрыкивая на бугорках от избытка мощности. Охотнички, оживленно галдя, вывалились наружу: несмотря на бессонную ночь, физиономии их лучились первобытным восторгом кроманьонцев, только что забивших здоровенного мамонта.
Нина с Денисом сидели на крылечке. На шеях у обоих были затянуты капроновые петли, обратные концы которых убегали в приоткрытую дверь. Соловей, расплывшись в улыбке, сделал шаг по направлению к крыльцу и замер, мгновенно изменившись в лице. Собаки тревожно лаяли где-то взаперти, жена с сыном не бежали навстречу, Ефим не встречал…
– Баба и пацан у нас на прицеле! Бросай оружие! – скомандовал из-за укрытия Турды.
Бывалый Василий бережно положил оружие перед собой, отступил на шаг и поднял руки. Соловей и подоспевший Масло замешкались: возникло на миг необоримое желание кувыркнуться за джип и влупить из двух стволов на голос. Капроновые веревки натянулись, Нина закашлялась, прижимая к себе Дениса и обреченно глядя на мужа. – Как глупо! – досадливо пробормотал Соловей, бросая карабин на землю и пристально всматриваясь в лицо жены. – Это что… Что они с тобой…
– А теперь все отошли на три шага, повернулись спиной и легли! – не дал развить тему Турды. – Быстро, а то замочу всех!
Через пять минут с пленниками поступили точно так же, как накануне с бедолагой Ефимом: разули, завязали глаза, срезали пуговицы на штанах и располовинили резинки трусов. Затем связали руки и заперли в бревенчатой бане.
– Слышь, старшой, – негромко обратился к Турды Соловей, припав к крохотному рубленому оконцу в две ладони. – Я не вижу, что там с моей женой… Но чую – что-то неладно. Я хочу тебя предупредить. То, что вы все очень скоро умрете, это коню понятно. Я не о том. Ты, лично ты, будешь умирать очень скверно. В страшных мучениях. Я тебя зубами загрызу. А не я, так мои братья загрызут. Я позабочусь об этом.
– Я таких угроз наслушался, парень, – насмешливо бросил Турды, жестом остановив рванувшегося было к бане Дилю. – И как видишь, до сих пор еще жив и здоров. Грызли меня всякие – зубы поломали… А вы нам не нужны – мы этого вашего Пса хотим и его бабу. Так что сидите спокойно, и будете жить…
– Окно забить? – предложил понятливый Слива. – А то ненароком засекут, когда этот Пес приедет, и бакланить начнут.
– Забей, – безразлично махнул рукой Турды и обратился к Диле: – Ну что – будем ждать Пса. Когда он приедет – хрен его знает, но он нам нужен позарез. Мы сейчас с русаками покатимся в город – дела там у меня. А вы тут охраняйте. Нинку держать в доме, на улицу не пускать. У дороги со стороны города выставить пост наблюдения. Давай…
– Посадка?
– Норма. Сидит как влитой. Как кусок пластмассы.
– Адаптация к резким перепадам скоростного режима?
