— Все равно валим, как пить дать — Бориск мне этого не простит. Прибавим ходу!
Уже через несколько минут лагерь загудел, будто встревоженный улей. От центрального шатра слышался крепко нетрезвый голос атамана, а меж палатками шарились его люди.
Смекалистей остальных оказался адъютант атаманова сына — первым выскочив на единственную уходящую из лагеря дорогу, он еще успел крикнуть вслед скрывшимся в клубах пыли беглецам:
— Агроном Агрономыч!
Сбежавшимся на его отчаянный вопль рохляндцам было что обсудить:
— Агроном Агрономыч… Лучше бы он был не Агрономычем, а АбрамОвичем.
Сын Бориса злобно харкнул вслед сбежавшим подонкам и посетовал:
— Точно, мы бы ему наш рохляндский «Челси» впарили.
Наконец-то подоспевший к месту событий атаман укоризненно оглядел собравшихся:
— Дэбилы… Эх, такой зять с крючка сорвался…
Чтобы хоть как-то загладить свою вину, кто-то из толпы предложил:
— Может, припугнуть его? Или даже отдуплить в подворотне?
Борис оглянулся в поисках смельчака и слегка улыбнулся:
— Ну… было бы неплохо. Только… — он поднял вверх указательный палец, — пусть это будут люди не из нашего района. Ладно, идея понятна, пойду утешу дочь.
Нетвердой походкой Борис направился к заметному даже в темноте розовому шатру. Прихватив по пути бутыль шампанского и пару бокалов, он без стука вломился внутрь и, войдя, первым делом подошел к туалетному столику, смахнув с него всякие «дамские финтифлюшки». Деловито откупорив бухло, он принялся разливать шипучее содержимое в тару.
Наполнив оба бокала, он присел на кровать и похлопал по одеялу:
— Слышь, доча?
Однако ответа не последовало. Тогда Борис рванул одеяло на себя и обнаружил под ним кучу шмотья, наваленного так, что спьяну вполне могло показаться, что на кровати кто-то лежит. Ругнувшись, он подхватил бокалы и поплелся к обрыву.
Отцовские чувства не подвели — отвергнутая невеста роняла слезы, стоя у самой пропасти. Атаман подошел поближе, встал рядом, молча поглядел на полоску занимающегося рассвета и протянул бокал девушке. Та залпом выбулькала содержимое и шваркнула фужер о камни.
Ее отец укоризненно покачал головой и, стараясь не слишком давить на мозги, принялся втолковывать дочурке:
— Я тебе что говорил? Надо было про Каштанку, он это дело любит. А тебя понесло про непорочное зачатие. А теперь-то что? Теперь суши весла.
Девушка уставилась на него глазами, полными слез:
— Папа, люблю я его, окаянного.
Атаман придвинулся к ней поближе, закинул руку ей на плечо, притянул к себе и заявил:
— Дык. Елы-палы. С нашими бабками мы тебе после войны не только агронома, мы тебе весь колхоз купим.
Развернув дочурку к себе, он взял ее за подбородок и принялся разглядывать ее заплаканный фейс:
— Не переживай. Тебе и так в твои тридцать восемь больше тридцати пяти не дашь, — он похлопал ее по щеке, после чего слегка задумался над следующей фразой, но все же решил довести свою мыслью до сознания дочери: — И эта… с кузнецом-то уже завязывай…
Чтобы как-то разрядить обстановку, рохляндский царек решил слегка пошутить:
— Дак как там, говоришь, в буржуйских песнях поется? «Girl, you'll be the woman… суй»?
Сообразив, что шутка не проканала, Борис смущенно потянул дочку за рукав:
— Ладно, пойдем обратно в лагерь — светает…
Глава пятая
МЕРТВЫЕ НЕ ПОТЕЮТ
Хорошо сидим!
Рассветало и над дорогой, по которой ехали трое новоиспеченных дезертиров. Перманентно любознательный Гиви не уставал крутить головой и задавать неизменно кретинские вопросы:
— И кыто зыдесь живет?
Поскольку Агроном в это утро отличался повышенной раздражительностью вкупе с необычайно мрачной молчаливостью, услуги экскурсовода предоставлял «гостю из солнечного Тбилиси» Лагавас:
— Здесь живут бывшие олигархи. Много лет назад они открыли свой бизнес, а налоги не платили. Им кто-то сказал, что платить нужно только взятки. А на самом деле платить надо и взятки, и налоги, а кроме всего прочего, налоги со взяток и взятки налоговой.
— Круто, — прокомментировал запутавшийся в тонкостях бухучета гном, а Лагавас продолжил рассказывать:
— И когда с них потребовали недоимки за последние тридцать лет и три года, они не придумали ничего умнее и спрятались здесь. Есть мнение: если пообещать им налоговую амнистию, они согласятся помочь…
Гиви почесал в затылке и, вспомнив уроки грузинской экономики, кроме которых в его школе учили только устному счету, предложил свое решение:
— А если они просто не будут платить?
Лагавас как-то странно посмотрел на гнома и покачал головой:
— Не выйдет. Налоговая претензия — очень сильное колдунство. Действует даже на привидений.
Тем временем и без того не широкая дорога окончательно превратилась в тропу, петляющую в зарослях странного вида деревьев. Гиви едва удержался в седле, когда одна из ветвей зацепила его за рукав.
— Это что еще за ботва? — процедил он через зубы.
Лагавас как великий знаток ботаники откликнулся мигом:
— Это священное вечнозеленое дерево самшит.
Агроном, пребывавший наедине со своими мыслями, в задумчивости пробормотал:
— Самшит? Вот именно что some shit…
Тропа наконец окончательно уткнулась в глухую стену, в которой виднелся вырубленный человеческими руками портик, поверх которого по всей стене шли загадочные руны. Возможно, когда-то портик скрывал внутри себя дверь — но сейчас на ее месте зиял зуботычиной темный провал. Лагавас спустился с лошади, принявшись разглядывать диковинные письмена на стене, а Агроном попытался заглянуть внутрь.
В этот самый момент нечто скрывающееся за стеной исторгло из себя хриплую отрыжку, и из провала понесло замогильным холодом. И без того не слишком спокойно ведшие себя лошади поднялись на дыбы и, развернувшись, ломанулись прочь от этого гиблого места.
Не успевший сойти на твердую землю гном был сброшен с лошадиной спины и, пребольно ударившись спиной о какой-то трухлявый пень, охал и ахал, распластавшись подле стены. Лагавас был слишком занят
