увеличиваются. Например, у студенток Уральского политехнического университета словарь эмоций на всех курсах и на всех специальностях богаче, чем у студентов. Иными словами, девушки имеют в своем активном словаре больше понятий, описывающих разнообразные эмоции, чем их сверстники. В то же время для юношей характерно наличие большего, чем у девушек, количества индивидуальных, несвойственных их сверстникам, названий эмоций (Иванова, 2007).
Повышенная эмоциональная реактивность и более богатый словарь эмоций дают девочкам значительные преимущества как в распознании и передаче собственных чувств, так и в интуитивном понимании чужих переживаний (эмпатия). Впрочем, конкретные результаты сильно зависят от контекста и методологии исследования (самоотчеты показывают больше гендерных различий, чем физиологические измерения или данные скрытого наблюдения), а также от характера наличных гендерных стереотипов. В экспериментальных ситуациях женщины обычно демонстрируют более высокие уровни симпатии и эмпатии, чем мужчины, но при физиологическом контроле эта разница порой исчезает. Видимо, девочки просто конструируют имидж, соответствующий положительному для них стереотипу «чувствительности», который для мальчика нормативно неприемлем.
Мальчики и девочки по-разному реагируют на стрессовые ситуации. 538 американских восьми– и десятиклассников от 13 до 18 лет (средний возраст 14,9 лет) из 18 разных школ фиксировали в дневнике «самые худшие события» и то, как они на них реагировали непосредственно в момент их происшествия и 6 и 12 месяцев спустя (Hankin, Mermelstein, Roesch, 2007). Оказалось, что девочки имели больше стрессоров и реагировали на них острее мальчиков, но главное – их напрягали разные события. У девочек преобладали межличностные стрессоры, взаимоотношения с другими людьми – родителями, учителями или сверстниками; девочки переживали расстройства в связи с ними вдвое чаще мальчиков. Мальчики острее переживали неприятности, связанные с недостаточными успехами в учебе или спорте. Кроме того, девочки реагировали на личные неприятности сильнее; например, в случае романтической ссоры с мальчиком девочка будет чувствовать себя подавленной, а мальчик постарается чем-то развлечься.
С возрастом, благодаря развитию самоконтроля, непосредственная эмоциональная реактивность как у мальчиков, так и у девочек уменьшается. Степень эмоционального самоконтроля зависит, в частности, от того, насколько то или иное чувство или переживание гендерно приемлемо. Мужчины и мальчики охотнее рассказывают об эмоциях, связанных с властью, типа гнева, а женщины и девочки – о чувствах, связанных с бессилием (грусть, страх, стыд и вина). Сравнение психолингвистических данных по 37 странам показывает, что эти различия культурно-универсальны и мало зависят от реального социального положения и степени эмансипации женщин (Fischer et al., 2004).
Гендерно-типическое восприятие эмоций, при всей тонкости этих различий, имеет свои поведенческие последствия. Одна и та же ситуация, например риск, может вызывать у мужчин гнев
Не менее сложен вопрос о вербальном выражении эмоций. Мы постоянно слышим о мужской эмоциональной «нечувствительности» и «невыразительности». Для описания этого феномена существует специальный психиатрический термин
Как показывают экспериментальные исследования на довольно больших выборках, эмоциональная реактивность мальчиков сильно зависит от идеологии маскулинности, которая побуждает их опасаться не только таких откровенно «немужественных» чувств, как страх, тревога или нежность, но и любых аффективных состояний, ассоциирующихся с потерей самообладания (Jakupcak et al., 2003). Подавление и скрывание эмоций – один из механизмов контроля над своими переживаниями и опытом. Мужчины, придерживающиеся менее жесткого канона маскулинности, обладают более богатым и сложным эмоциональным миром, чем те, которые считают, что «мужчина всегда должен держать себя в руках». И формируется это все в детстве.
Плакать хотел ты и не знал, можно ли? Ты плакать боялся, ибо много людей на тебя смотрело. Можно ли плакать на людях?
Согласно привычным стереотипам, мужчина должен быть выдержанным, уравновешенным, беспристрастным; в отличие от женщины, он не может позволить себе покапризничать или поплакать. Поэтому развитие эмоциональных реакций, не соответствующих данным установкам, активно подавляется в процессе социализации ребенка. Как показал И. А. Морозов, особенно жестко табуируются мужские слезы (Морозов, 2007).
Во многих культурах распространено представление, что для мужчины прослезиться, а тем более заплакать означает нарушить нормы мужественности, воздержание от слез даже под угрозой пыток или мученической смерти – наивысшая доблесть и проявление мужской силы. Это представление можно считать кросскультурной универсалией, проявляющейся как в архаической мифологии, так и в современной масскулыуре.
Согласно мифу хантов, верховный бог Торум, разгневавшись на нарушившего его запрет сына, приказывает сжечь его заживо: «Сложите дрова в костер и сожгите его на костре! Пусть он сгорит, пусть пропадет! Такой человек недостоин жить!» Народ так и сделал. Разожгли большой костер, бросили юношу в середину пламени. Он не сказал ни слова, не пролил ни слезинки, а огонь горел день и ночь.
В большинстве культур, как современных, так и древних, плач жестко регламентируется возрастными (рыдающему или хнычущему ребенку внушают: «Не плачь, ты уже взрослый/ая!») и гендерными ролями (над мальчиком или мужчиной насмехаются: «Что ты плачешь как девчонка/женщина/баба!»).
Эти предписания и в настоящее время широко распространены, в том числе у русских: «Пока дети маленькие, большого различия [между девочками и мальчиками] нет. Ну, может быть, лет до восьми, до десяти. А вот уже, скажем, постарше дети, тут уже начинается. Ну, скажем, мальчику там: 'Ты не должен плакать, все равно должен держаться… <… > Терпи, казак, атаманом будешь! – Вот в этом смысле. – Только девочки плачут, мальчики должны терпеть в подобных ситуациях…' <… > Как говорится, если все по женскому подобию начнут нюни распускать, это уже будет слишком!.. <… > Ну, вот, скажем, если бывают какие-то трудные ситуации, кто-то, скорее всего мужчина, должен взять на себя какие-то обязательства, все взять под контроль и не дать всему пойти на самотек…» (Цит. по: Морозов, 2007).
Плач со слезами допускается только в определенных ситуациях, которые маркируются как экстремальные (оплакивание умерших, прощание, мольба), и только для лиц определенного статуса и пола (родственники, чаще всего женщины и дети). В этих случаях по этикету могут плакать и мужчины.
Слезы табуируются не сами по себе, а как проявление слабости. В древности и в Средние века выражение сильных чувств для мужчин считалось нормальным (Кон, 2005. С. 60–92). Персонажи героического эпоса не только «гомерически хохочут» и легко приходят в ярость, но и публично, при всех, рыдают:
(Песнь о Роланде)
Это не буквальное описание (эпос имеет свою стилистику), но такое поведение не противоречило правилам рыцарского этикета. Более нежные чувства в то время были слабо отрефлексированы в культуре, а в дальнейшем стали считаться женскими.
Впрочем, так было не всегда. В последней трети XVIII в., в эпоху сентиментализма и романтизма, сострадание и слезы стали главными символами сердечных отношений образованных юношей. Они плачут, созерцая природу, плачут, встречаясь и прощаясь друг с другом, от разделенной и от безответной любви, от прочитанной книги и т. п. «Слеза сближает друзей» – написал юный Фридрих Шиллер в дневник своему другу Фердинанду Мозеру. А вот как описывается встреча друзей в культовом романе Жан Поля (Ф. Рихтера) «Зибенкэз»: «И когда Фирмиан вошел в их общую комнату, освещенную лишь угасающей алой зарей, его
