сопротивление штурвального колеса немедленно сигнализировало о том же. Для остальных четверых ночь прошла в беспрерывной возне со снастями. Руки моряков, привычные к работе совсем другого рода, болели, а на ладонях образовались волдыри.
Утром судно встретилось с сильным волнением. Ветер стал слабее, но громадные волны росли, бросая бригантину, как щепку. Ход судна сделался неровным, паруса во время судорожных нырков тяжело хлопали. Треск и скрип усилились; казалось, что доски палубы вибрируют и гнутся под ногами.
– Развалится наша посудина, честное слово!.. Вот вода стала прибывать заметнее, - ворчал механик.
– Чего вы боитесь, Матвей Николаевич? - неуверенно возразил Метелицын. - Пока прем здорово…
– «Марсфлот» этот мне не по душе, не понимаю я в этом деле. А когда не понимаешь, чувствуешь себя неладно… как и вы, милый Витя. - И механик снисходительно потрепал по плечу Метелицына.
Тот вспыхнул и открыл рот, чтобы возразить, но тут раздались резкий сухой треск и оглушительные хлопки - разорванный сразу в нескольких местах фок бил по мачте и штангам. Огромные лоскутья парусины завивались вокруг снастей, колотя бросившихся к парусу моряков. Чегодаев получил такой удар по лицу, что свалился на палубу.
– Ножом, ножом режьте гордени! - закричал снизу старпом.
Совет пришелся кстати. Из-под рея взмыли белые ковры-самолеты, цепляясь за штанги, словно не желая расставаться с судном, и полетели, кружась и скрываясь, за вставшими перед парусником валами.
Новые парусные матросы во главе с «боцманом» Метелицыным смущенно предстали перед старпомом.
– Тут вы ни при чем, - хмуро сказал он, - паруса, видно, сильно подопрели.
За три часа скачки по волнам бригантина потеряла еще три паруса - бизань-гаф-топсель, фор- стаксель и верхний марсель: то лопались снасти, то разрывалась перегнившая парусина. А волны все росли, наваливаясь на судно, тормозя и без того замедлившийся ход.
– Как бы не было шторма! - кричал старпом своему помощнику сквозь треск и скрип мачт и снастей. - Жаль, барометра у нас нет. Давайте задраим люки покрепче, заложим румпель-тали.
– А с парусами как? - тревожно спросил Метелицын.
– А с парусами?.. - протянул старпом. - Сейчас. Давайте сообразим… Больше половины парусов уже нет, но нужно, нужно…
– Бизань бы убрать, - осторожно подсказал помощник.
– Бизань-то само собой. Тогда у нас на бизань-мачте останется один этот косой парус, который ходит по бизань-штагу, как его тот парусный спец называл - апсель. Он сказал, что это специально штормовой. Кливера, конечно, придется убрать, но на фок-мачте у нас остался единственный парус и здоровенный нижний марсель. Придется оставить, только глухие рифы взять. Да, еще, кажется, спускают на палубу верхние реи и гафель - вот это надо сделать. Пожалуй, и все. Начинайте с парусов. Вы думаете, еще что- нибудь? - спросил Ильин, глядя на замявшегося помощника.
– Нет, что вы, Антон Петрович, но… как этот марсель глухо зарифить и что значит - глухо?
Ильин разъяснил Метелицыну, сам удивляясь, как могли так долго храниться в памяти все эти подробности прямого парусного вооружения. А моряки уже возились у бортов, подтягивая риф-тали и гордени, затем полезли на рей. Площадь огромного паруса сильно уменьшилась. Моряки тянули еще и, уменьшив ее до предела, стали привязывать риф-сезни.
– Поплавать так месяца два - лихими парусниками стали бы! - сказал Ильин Титаренко, вернувшемуся к рулю после короткого отдыха.
Украинец утвердительно кивнул, следя за гигантским, отблескивавшим сталью валом, который грозно вздымался справа. Сложив свои крылья, бригантина походила теперь на большую растрепанную птицу. Небо закрывала густая облачность. Ветер то ослабевал, то налетал порывами, неся издалека как бы хор глухих воплей, в которые изредка врывались пронзительные звуки труб.
Голос приближающегося шторма обладал тягостным и зловещим очарованием. Исполинская мощь его готова была обрушиться на старую бригантину, метавшуюся на волнах, и шестеро моряков почувствовали себя такими же одинокими, как тогда, когда покидали свой тонущий «Котлас».
Море неистовствовало. Огромные, сплошь покрытые пеной валы вздымались на десятиметровую высоту. Ветер с ревом обламывал гребни, и пена, похожая на разлохмаченные седые космы, летела по ветру. Казалось, каждый из исполинских валов, вставая из моря, простирал свои длинные руки навстречу судну. Все звуки моря слились в непрерывный тяжелый гром, которому вторил рев ветра.
Бригантина под единственным уцелевшим марселем неслась по бурному морю. Скрип судна, голоса людей потонули в оглушительном грохоте шторма. Мачты, казалось, бесшумно раскачивались и гнулись в своих гнездах, угрожая обрушиться на палубу. Бушприт то устремлялся вниз, намереваясь вонзиться в крутую стену воды над глубоким ущельем между двумя волнами, то пытался проткнуть побуревшие облака. На палубе крутилась и неслась вспененная вода, водопадом низвергаясь со шканцев. Иногда передняя половина судна исчезала, отрезанная стеной пены, хлеставшей поперек палубы, или гигантский вал опрокидывался своей вершиной, догнав убегающий парусник. Тогда, цепляясь изо всех сил за поручни, согнувшись и задерживая дыхание, моряки чувствовали, как оседает под ними судно, придавленное многотонной тяжестью, и наконец резко, будто собрав все силы, выпрямляется, сбрасывая с себя цепкие щупальца моря, которые, извиваясь и пенясь, устремляются обратно за борт.
Старпом вместе с Титаренко, обливаясь потом под мокрой насквозь одеждой, крепко держали штурвальное колесо. Штурвал сопротивлялся, и малейшая неверность руля грозила немедленной гибелью. Ильин старался угадывать в неистовом танце волн ту линию, стремясь по которой судно, как балансирующий над пропастью человек, могло надеяться сохранить свое существование.
Остальные моряки, изнемогая от усталости, беспрерывно качали помпы: вода в трюме - из разошедшихся швов - быстро прибывала. Никто не испытывал страха: слишком яростна была борьба за жизнь.
В просторной кают-компании английского крейсера «Фирлесс» ярко горел свет. Большинство свободных офицеров собрались здесь, расположившись в удобных кожаных креслах. Качка изматывала, не давая возможности чем-нибудь заняться или спать.
– Ужасная вещь, джентльмены, быть сейчас в море! Наше патрулирование совпало с началом осенних штормов, - сказал молодой лейтенант своему соседу.
– Ничего, скоро уйдем в базу, - откликнулся тот, не раскрывая глаз.
– Свирепое здесь море, - продолжал лейтенант. - Я понимаю теперь, отчего норвежцы слывут лучшими моряками в мире!
– Где это вы слыхали, Нойес? - насмешливо спросил другой офицер.
– Лучшие моряки - мы, англичане.
Офицеры заспорили. Настроение несколько оживилось. В кают-компанию, протирая глаза платком, вошел еще один офицер, красное лицо которого говорило о том, что он только что с палубы. Несколько голосов наперебой приветствовали вошедшего:
– Наконец, Кеттеринг! Сменились?
– Мы скучали без ваших старинных рассказов…
– Что наверху?
– Бал сатаны, - отвечал Кеттеринг на последний вопрос. - Сейчас сам капитан на мостике. Будем поворачивать на фордевинд.
– Отлично! - обрадовался кто-то.
– А мы тут спорили, сэр, - почтительно обратился к Кеттерингу лейтенант Нойес. - Ждем вашего просвещенного заключения.
– О чем спор?
– Какие моряки лучшие в мире.
