медленными.
Я был обнажен до пояса, и это еще усугубляло беду. Сначала мне пришло в голову, что я локтями должен закрыть грудь? а ладонями лицо. Но оказалось, что, не помогая себе руками, я не могу пробиться через плотный воздух.
От жары я несколько раз терял сознание. Все вокруг делалось красным, потом бледнело и заволакивалось серой дымкой. Затем я снова приходил в себя и продолжал путь.
Наверное, три часа я шел до ларька.
Продавец стоял в странной позе. На его усатом лице была написана злоба. В руке он держал большой нож для мяса, которым замахнулся на полку, где стояли консервы.
По всей вероятности он увидел, как банки бычков в томате и тресковой печени исчезают одна за другой, и решил перерубить пополам невидимого вора.
Было удивительно, что его не столько поразил сам факт этого чуда, сколько заботило наказать похитителя и прекратить утечку товара.
Пока его большой нож опускался бы, я успел бы вынести весь магазин. Впрочем, не успел бы.
Странно, но постепенно моя сила превратилась в бессилие.
Сорок или пятьдесят часов назад, когда мы шли с Жорой в Глушково, мне казалось, что мы чуть ли не всемогущи. Дерево ломалось в наших руках без всякого сопротивления; нам, например, ничего не стоило бы согнуть в пальцах подкову.
Но теперь, с еще большим увеличением скорости жизни и скорости наших движений, непрочность вещей обернулась другой стороной. Я ничего не мог взять, все ломалось, крошилось, расползалось у меня под руками. Я был бессилен от чрезмерности своей силы.
Я не мог уже взять с собой даже кирпичик хлеба. С таким же успехом я пытался бы унести большой сгусток водяной пены с волны.
Хлеб расползался, как только я до него дотрагивался, и его нельзя было поднять с прилавка.
Некоторое время я стоял рядом с продавцом - он оставался таким же неподвижным - и ел хлеб горстями. Мне уже опять очень хотелось пить. Позади ларька была колонка, но пока я открутил бы кран, начал качать и дождался воды, прошло бы два-три моих часа. Кроме того, я боялся отломать вентиль крана неосторожным движением.
Затем я взял в руки по банке консервов и побрел назад.
Я сразу перешел на свою сторону улицы, потому что этот переход был для меня самой трудной частью пути. Я боялся, что упаду и не встану, а возле забора чувствовал себя увереннее.
Проходя мимо дома Моховых, я бросил взгляд в раскрытое окно кабинета. Андрей и Валя стояли рядом и смотрели на стол. Наверное, ждали моего очередного появления.
У меня в ушах колоколом отдавался стук сердца, и при каждом движении оглушал пронзительный свист. От страшной жажды пересохло во рту, и весь поселок то краснел, то бледнел в глазах.
Помню, с какой тоской я смотрел на своего друга. Он ничем не мог помочь мне, если бы и знал о моих мученьях. Никто из людей не мог мне помочь.
А в поселке все жило прежней мирной жизнью. Было раннее воскресное утро, люди собирались на пляж, на озера. Никто, кроме Андрея с Валей, не видел меня, и никто не знал о трагедии, которая развертывалась здесь.
Дома я съел консервы, - жесть резалась ножом, как бумага, - напился и сделал запись в дневнике.
«То же число, 25 минут 5 секунд девятого.
По-видимому, скорость жизни у меня в 900 раз превышает нормальную. Может быть, и больше.
От шоссе по направлению к станции идут мужчина и женщина с большим красным чемоданом. Когда они дойдут до моей калитки, я уже умру».
После этого я забрался в ванну и, лежа на животе, с яростным наслаждением стал поедать густое желе - воду.
Я ждал смерти. Мне было только очень жаль, что я не сам сознательно пошел на такой опыт, что эта неведомая сила случайно захватила именно меня. Помню, что мне в голову вдруг пришли строчки из Лермонтова:
Под снегом холодным России,Под знойным песком пирамид…
Может быть, оттого, что меня палила эта страшная жара, я терял сознание и держался за эти стихи, как утопающий за соломинку.
Под знойным песком пирамид…
И затем я услышал стон. Человеческий стон.
Наверное, этот звук раздался раза три, пока я понял, что это такое.
Я приподнялся, отчего всю спину охватило жаром, и выглянул через край ванны.
На полу в коридоре лежал Жорж. Я сразу узнал его по полосатому пиджаку, хотя этот пиджак был весь в клочьях и местами прогорел.
Это удивительно, но, видимо, человек никогда не может так заботиться о себе, как он заботится о других.
Не понимаю, откуда у меня взялись силы, чтобы вылезти из ванны и подползти к Жоржу. Когда я его перевернул на спину и увидел его красное распухшее лицо, я понял, как должен выглядеть я сам. Это было не лицо - заплывшая красная масса со щелками-глазами и черным провалом рта.
По всей вероятности, увеличение скорости захватило его во многих километрах от поселка. Он почувствовал, что труднее становится двигаться, что невозможно напиться и наесться, и испугался. Может быть, он пробовал получить помощь от людей, живущих обычной жизнью, и, когда понял, что от них невозможно чего-нибудь добиться, вспомнил обо мне. Вспомнил и решил, что только я смогу его понять и ему помочь.
По-моему, последние метры к дому он проделал уже почти слепым, на ощупь.
Я знал, что ему нужно было в первую очередь. Втащил его в ванную и попробовал эмалированной кружкой собрать воды со дна ванны. Но кружка только состругивала длинную стружку воды, которая закруглялась в воздухе и медленно опускалась обратно на дно.
Тогда я стал собирать воду горстями и совать ему в рот. Он жадно глотал это желе.
Потом глаза его чуть приоткрылись, и вы понимаете, что я увидел в них? Слезы. Слезы от боли. Он ведь был очень обожжен.
Я сорвал с его спины дымящиеся лохмотья пиджака и рубашки, втащил его в ванну и сунул щекой в остатки воды на дне.
Потом я сказал себе, что должен дать ему поесть. Я понимал, что, если не сделать этого, он просто умрет через час. Я чувствовал это по себе.
Я выгреб себе из ванны несколько горстей воды и, стиснув зубы, побрел в ларек. Не знаю, отчего, но я был уверен, что дойду туда и вернусь с консервами для Жоржа.
В саду я навалился грудью на плотный воздух и пошел напролом. Грудь и плечи палило огнем.
Дойдя до калитки, я огляделся. Прохожие с красным чемоданом были метрах в тридцати от меня. Они шли тут уже так долго, что я привык воспринимать их почти как часть пейзажа. Напротив, в саду Юшковых, их сын стоял с поднятыми руками. Рядом с ним домработница Маша уже несколько часов подряд снимала с веревки пеленку.
Самое трудное для меня было пересечь улицу. Собрав все силы, я сделал первый шаг, затем второй. Помню, что я довольно громко стонал при этом… И вдруг…
И вдруг…
Я даже не сразу понял, что происходит,
В плечо и в бок мне задул свежий ветер, мужчина и женщина слева сдвинулись с места и кинулись ко мне с такой ужасающей скоростью, что мне показалось, они собьют меня с ног своим чемоданом. Пеленка вырвалась из рук Маши и птицей полетела по направлению к станции. Сын Юшкова с быстротой фокусника стал приседать и выбрасывать руки в стороны.
В уши мне одновременно ударили очень громкий звук рояля и шум прибоя на заливе.
Спящий мир проснулся и ринулся на меня.
Помню, что первым моим чувством был панический страх.
