Операция 'Трест'. Советская разведка против русской эмиграции. 1921-1937 гг.

«Тресте», понял: это подарок судьбы. После недолгих уговоров Якушев согласился на поездку Шульгина в Москву. Полную безопасность не гарантировали, но политику не было до этого ровным счетом никакого дела.

Поездка Шульгина в Советскую Россию была необходима и иностранному отделу ГПУ. После гибели Сиднея Рейли нужно было продемонстрировать всей эмиграции, что «Тресту» ничего не угрожает, а провал разведчика — роковая случайность.

В сентябре 1925 года Шульгин выехал из Югославии в Польшу За несколько недель он отрастил бороду, обзавелся документами на имя Иосифа Карловича Шварца и в ночь на 23 декабря благополучно перешел границу.

По прибытии в Москву Шульгину были устроены встречи с лидерами монархической организации Центральной России. В «Послесловии» к своей книге «Три столицы» он писал: «Сначала мы говорили с Федоровым вдвоем. Он получил письма из за-границы и возмущался эмигрантскими распрями. Затем разговор соскользнул на генерала Врангеля, к которому Федоров относился с большим уважением, но сокрушался, что барон Врангель под разными предлогами отказывается иметь с «Трестом» дело. И тут я принял деликатное поручение: если, даст Бог, я благополучно вернусь в эмиграцию, попытаюсь изменить точку зрения генерала Врангеля на «Трест» в благоприятную сторону. Должен сказать, что я с величайшим удовольствием и даже, можно сказать, с энтузиазмом принял его поручение».

Встретился Шульгин и с резидентами генерала Кутепова. Его свидетельство — одно из важнейших в этой истории во многом потому, что было написано не под диктовку сотрудников иностранного отдела ГПУ: «Мне приходилось вести откровенные беседы с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: «Я ста-рею. Чувствую, что это мои последние силы. В « Трест» я вложила все свои силы, если это оборвется, я жить не буду».

Чекистам удалось использовать поездку Шульгина по Советской России с максимальной пользой. Дзержинский посоветовал Якушеву намекнуть дорогому гостю, что было бы неплохо тому, вернувшись в Югославию, написать книгу о своей поездке. Разумеется, бывший депутат Государственной думы с восторгом согласился. Уже потом он будет пересылать в Москву написанные части, которые будут с особым вниманием читать на Лубянке. В некоторые фрагменты даже вносили поправки. В результате Шульгин создал гимн Советской России, попутно доказав всем успешность «Треста». Ему охотно верили. Резидент Боевой организации Кутепова в Варшаве Сергей Войцеховский писал позднее: «Бывшего члена Государственной думы Василия Витальевича Шульгина я знал с весны 1918 года. Внешне он не изменился, но в повадке появилось новое — осторожная, мягкая поступь; взвешенная речь; быстрый взгляд исподлобья. Я приписал это тревожному напряжению, естественному в каждом, кто готовился к переходу советской границы. После возвращения из России он побывал у меня и показался мне возбужденным поездкой и ее благополучным исходом. Организованность МОЦР и налаженность его действий произвели на него глубокое впечатление.

Никаких подозрений рассказ Шульгина об его впечатлениях и встречах в России во мне тогда не вызвал. Более того, меня взволновало прикосновение к отечеству глазами человека, который тогда казался твердым и непримиримым противником большевиков».

А вот сына своего Шульгин так и не нашел. Были сведения, что тот находится в Виннице в больнице для душевнобольных.

Шульгин рассчитывал выехать туда, но это не входило в планы чекистов. Максимум, что удалось сделать: отправить туда человека с запиской. На этом поиски и закончились.

***

20 июля 1926 года умер Феликс Дзержинский. На посту главы ОГПУ его заменил ближайший помощник Вячеслав Рудольфович Менжинский. Дворянин, сын учителя, выпускник юридического факультета Петроградского университета, полиглот, знавший шестнадцать (!!!) языков. Последний — фарси — он выучил специально для того, чтобы в подлиннике читать Хайяма. И в то же время — профессиональный революционер. Член партии с 1902 года. В ленинском правительстве был народным комиссаром финансов. Потом — генеральным консулом в Берлине. А дальше была Лубянка. Он работал буквально на износ, по 20 часов в сутки. Впоследствии, в медицинском заключении о смерти, напишут, что ежедневно он курил 60—75 папирос. Все это вкупе с бешеным темпом работы не могло не отразиться на здоровье. У него прогрессировала стенокардия. Периодически он даже не мог встать с дивана и принимал посетителей лежа. И при этом продолжал руководить сложнейшей операцией советской разведки — «Трестом».

А ведь к этому моменту «Трест» медленно, но верно выходил на финишную прямую. Все же прошло уже пять лет, как Якушев морочил голову всей эмиграции. В трясину «ничегонеделания» погрязла некогда боевая Захарченко-Шульц. Ее муж Радкевич, томимый ревностью жены к Стауницу, стал злоупотреблять спиртным. Все это наслаивалось на постоянные попытки генерала Кутепова реанимировать террор. Но на практике дальше разговоров дело не шло. А если и шло, то совсем не так, как бы хотелось Александру Павловичу.

Он сумел договориться с Якушевым, что отправит в Россию трех офицеров, которые проведут теракт. Они прибыли. Один из них, полковник Сусалин, заподозрил, что «Трест» — все же провокация ГПУ. Свои предположения он высказал чекисту Старо-ву. И бесследно исчез в тот же вечер. Захарченко потом сказали, что якобы его узнали на улице болгарские коммунисты. Она так ничего и не заподозрила.

В декабре 1926 года Якушев в очередной раз прибыл в Париж, на встречу с генералом Кутеповым. Согласно плану, разработанному Менжинским, нужно было завлечь легендарного белого вождя в Советскую Россию. И повод хороший придумали: заседание политсовета монархической организации Центральной России. Но Кутепов отказался.

Дальше были встречи с галлиполийцами, финансистами и, наконец, с великим князем Николаем Николаевичем. Якушев старательно рассказывал всем, с какими трудностями сталкивается «Трест», как не хватает смелых и решительных людей и как необходимы средства на борьбу с большевиками. А у великого князя он, помимо денег, попросил еще и портрет с собственноручной надписью. Для политсовета МОЦР. А заодно и обращение к Красной армии. И то, и другое он получил накануне отъезда в Советскую Россию из рук генерала Кутепова.

Прощались ненадолго. На конец марта 1927 года было запланировано военное совещание с лидерами «Треста» в Финляндии. Но Якушев на него не поехал. Вместо него отправился генерал Потапов. Менжинский рассудил так: штатскому человеку нечего там делать. И тогда же на Лубянке впервые задумались о том, что «Трест» пора закрывать. Все труднее становилось сдерживать Кутепова, который все настойчивее требовал террористических актов. Разоблачить монархическую организацию Центральной России было поручено Стауницу. Справился он с этим блестяще.

Он признался Захарченко-Шульц, что является тайным агентом иностранного отдела ГПУ. Что Якушев, Потапов и все остальные водят эмиграцию за нос. Что нужно немедленно бежать из Советской России, чтобы предупредить генерала Кутепова.

Они так и поступили. 13 апреля 1927 года Стауниц и Захар-ченко перешли советско-финскую границу. Чуть позже покинули родину Радкевич, Каринский и Шорин. А спустя неделю в советских газетах появились сообщения о разгроме белогвардейского подполья, которым руководил великий князь Николай Николаевич. Но это было еще только начало...

***

9 мая 1927 года в рижской газете «Сегодня» на первой полосе была напечатана статья «Советский Азеф»: «Опперпут — это в действительности Александр Оттович Уппелиньш, латыш из окрестностей Режицы, бывший агент ЧКи ГПУ, работавший под различными кличками — Опперпут, Селянинов, Штауниц и др.

В 1921 году Опперпут появился в Варшаве и вошел в организацию Савинкова. По делам этой организации он несколько раз переходил в СССР, где, как выяснилось впоследствии, сообщил чекистам все данные о деятельности организации. По доносам Оп-перпута расстреляли очень много лиц не только в Москве и Петербурге, но и во многих городах. В своей провокаторской работе Опперпут не остановился и перед тем, чтобы передать в руки красных палачей свою невесту и двух ее сестер. Все трое были расстреляны.

В1922 году Опперпут выпустил брошюру, в которой с самой циничной откровенностью сам