воздух, еще не утративший до конца ночной свежести и несущий в себе влажность полноводной реки Прони, так же как и лес, огибающей деревню, только с противоположной стороны.
– Ежели ты мыслишь, что про этого колдуна одни мы с тобой ведаем, то зазря, – буднично проинформировал князя ведьмак. – Его все в деревне знают.
– И терпят? – удивился Константин. – Он же им гадости творит каждый день, а они все сносят?
– Не токмо гадости, – пожал плечами Маньяк. – И не каждый день. А ежели и творит, то лишь тому, кто этого и впрямь заслуживает.
Выдержав паузу, ведьмак предложил:
– Ежели гривны не жаль – можем на свадьбу зайти. Пора ноне неурочная [66], но здешнему тиуну наплевать. Рад радешенек, что нашел дурака и дочку-перестарку с рук сбывает…
– А перестарке этой сколько годков-то? – поинтересовался Константин.
– Да без двух лет три десятка, – усмехнулся ведьмак. – Ну что, пойдем?
– А нас ведь не приглашали? – усомнился князь.
– Тю на тебя. Я же сам тиун в Приозерье. Мы со здешним добре знаемся. Он и за меня ее сосватать пытался, да токмо мне лучше сразу камень на шею да в омут головой.
– Что так?
– А выгоднее, – простодушно пояснил Маньяк. – В воде я ведь недолго промучаюсь. Нахлебался, да и дело с концами. А тут всю жизнь тебя пилить будут. Ну так что, идем? Я ему, правда, не обещался, но коль такое дело…
– Идем, – согласился Константин.
– Ну и ладно. Там и заночуем. Да гляди, ныне ночью снова спать не придется.
– Потерплю, – коротко отозвался князь.
– Тогда допреж тиуна нам еще кое-куда заскочить надобно, – засуетился ведьмак.
– Тоже к знакомым?
– Ну да, к ним, окаянным, – кивнул головой Маньяк, не став пояснять, что это за знакомые.
Они прошли полдеревни, пока не дошли до места. Знакомые ведьмака жили в относительно приличном домике, радующем глаз свежим частоколом забора и задиристым коньком на гребне соломенной крыши.
Стучаться Маньяк не стал – просто толкнул входную дверь, и она сразу открылась, пропуская путников в узкие сенцы и обдавая удушливым ароматом подсыхающих трав, увязанных в ладные пучочки и заботливо развешанных на конопляной веревке на уровне верхнего венца. Потолка сени не имели, как, впрочем, и само жилое помещение, в которое они зашли чуть погодя.
Едва Константин, шедший вторым, перешагнул через низенький порог, как услышал беспрерывные жалобные стоны, раздавшиеся из-под кучи тряпья, хаотично наваленного на лавку в дальнем углу.
Свет, еле пробившийся сквозь мутные слюдяные оконца, позволял только разглядеть, что под этой кучей кто-то шевелился, но кто именно…
Маньяк, встав рядом с лавкой, недовольно морщился, глядя на это копошение.
– И давно ты так валяешься, Васса? – грубоватым тоном осведомился он.
Константин подошел поближе и увидел лежащую под кучей тряпья молодую темноволосую женщину, болезненно охавшую и держащуюся правой рукой за свой бок.
– Дай-ка подивлюсь, что там такое. – Ведьмак убрал ее руку и, осторожно заголив юбку, аж присвистнул, увидев страшный ожог, сплошной широкой полосой идущий почти от колена и заканчивающийся у самой талии.
– И кто ж так тебя?
– Не ведаю я. Подперли баню поленом да подожгли, – плачущим голосом отозвалась женщина.
– А за что? – не унимался Маньяк.
– Тоже не ведаю.
– И молока не выдаивала у коров?
– Чай я еще в своем уме-то.
– А порчу наводила? Напуск[67], относ [68] делала? – продолжал свой суровый допрос ведьмак.
– Ей помочь надо, а ты тут разговоры ведешь, – не выдержав, вмешался Константин.
– Погоди, – буркнул недовольно Маньяк. – Ты со стороны груди не видал, – и поинтересовался у женщины: – На вилы-то ты где ухитрилась напороться?
– Подставили мне их, когда я земляным ходом из бани уходила. Прямо на выходе. Да так ловко, что непременно угодишь. Вот я и…
– До дыхалки дошли, – мрачно заметил ведьмак князю. – Вона как у нее руда на губах пузырями идет. – И мрачно констатировал: – Ничем уже не пособить.
– Хоть бы водицы дал испить в мой смертельный час, – пожаловалась женщина, не переставая все время стонать и охать.
– Водицы можно, – кивнул ведьмак и степенно пошел в сени.
Едва он ушел, как женщина зашептала жалобно, обращаясь к Константину:
– А прими-ка у меня, добрый человек, куны да снеси их на помин моей грешной души в церкву.
Она вяло пошарила рукой под своим тряпьем и протянула князю сжатые в кулаке деньги. Константин подставил ладонь, но в это же самое мгновение невесть откуда взявшийся Маньяк с силой ударил по протянутой руке, и три медные монетки, сиротливо звякнув, раскатились по земляному полу жилища.
– Ты что? – возмутился Константин. – Она просила их церкви отдать на помин своей души.
– Ну и змея же ты, Васса, – укоризненно заметил ведьмак, никак не отреагировав на княжеское негодование. – Одной ногой уже в могиле стоишь, а все туда же.
– Да ведь я уж второй день тут мучаюсь, – повысила голос женщина. – Первое время криком кричала – хоть бы какая живая душа явилась. Ты – первый. Сам ведаешь, сколь мне еще в муках тут валяться.
– Долго, – подтвердил ведьмак, по-прежнему не обращая на Константина ни малейшего внимания, и неожиданно предложил: – А хошь, подсоблю?
– Неужто и впрямь подсобишь – не побрезгуешь? – Васса с надеждой протянула руку к ведьмаку и вновь тяжело застонала, причинив себе боль этим резким движением.
– Ты меня знаешь. Мое слово крепкое. Но и ты должна мне роту дать.
– Что хошь сделаю, – тут же торопливо заверила женщина.
– Делать-то как раз и ничего не надо, – криво усмехнулся Маньяк. – Тут как раз иное требуется – чтобы ты ничего не делала. Лежи себе тихонько и о мести не помышляй.
– Да как же, – возмутилась Васса, и ее глаза с темными, почти черными зрачками налились слезами. – Они меня в могилу свели, а я, стало быть, как распятый[69], простить им должна.
– Как хошь, – пожал плечами ведьмак. – Тогда мы уходим. – И шагнул в сторону выхода.
– Погоди, погоди, – запричитала женщина. – Ну что ж так сразу-то? Подумать надо. Боюсь я, не удержаться мне от искуса.
– Клятву дашь, так удержишься, – заверил ее Маньяк и поторопил: – Думай скорее. Меня там на свадьбе ждут.
– У Хрипатого? – зло блеснула глазами Васса.
– У него, – подтвердил ведьмак и снова спросил: – Надумала?
– Надумала, – решительно кивнула она головой. – Болит – терпежу нет! А как подумаю, что еще цельную седмицу мучиться, то и вовсе страх берет. Надумала. – Она возвысила голос. – Коли судьба моя такая, стало быть… помучаюсь напоследок. Зато после отыграюсь сполна. А ты иди, иди отсель. Не мешай тут подыхать, как собаке, коя тебе сроду поперек дороги не вставала.
– А ты меня не жалоби, – хмуро усмехнулся ведьмак. – Ишь овечка божья выискалась. Кто над Куброй прошлым летом шутку пошутил, когда из парня оборотня сотворил?! А я тогда еще рек – угомонись, Васса. Он же так и поныне по лесу бродит, бедолага. И дорожку назад в селище отыскать не может. Да и отыскал бы ежели, так мужики бы дрекольем забили.
– А за что? – поинтересовался Константин.
Повернувшись к нему, ведьмак кратко пояснил:
