– Так, ничего особенного… – бургомистр Стефан Мюллер не знал, чем услужить неожиданно свалившимся ему на голову «гостям» в черных мундирах. – Два незадачливых местных предпринимателя еще в двадцатые собирались здесь построить литейный заводик… Ну, вы, наверное, слышали, что в нашем городе жил знаменитый скульптор Юрген фон Виллендорф… Они собирались копировать его работы и торговать копиями…
– Собирались или построили? Мы, осматривая город, видели дымок над трубой. Да и не производит этот заводик впечатления неработающего.
– Ну… Не пропадать же работе даром? Все равно они не успели полностью выплатить деньги за аренду земли…
– Короче говоря, вы перепродали предприятие другим? Или используете сами?
Мюллер счел за благо промолчать.
– А вам знаком закон о незаконном предпринимательстве, господин Мюллер?
– Но мы же не для себя! Исключительно на нужды города… У меня есть бумаги!
Высокий широкоплечий эсэсовец несколько брезгливым взглядом смерил обильно потеющего толстяка.
– Успокойтесь, Мюллер. Мы здесь не для того, чтобы проверять вашу финансовую отчетность. Для этого существуют другие. Познакомьте-ка нас лучше со своим хозяйством поближе…
– Господа! Это варварство!
Франсуа Рюбо, невысокий лысоватый очкарик пятидесяти пяти лет от роду, панически боялся одетых в черное здоровяков, внезапно наводнивших его кабинет, но речь сейчас шла о чем-то не укладывающемся у него в сознании.
– Вы не имеете права! Я буду жаловаться коменданту города!
– Жалуйтесь, если угодно, – высокий офицер с серебряными зигзагами в петлицах добродушно улыбнулся и выложил на стол перед онемевшим директором музея листок бумаги с лиловой печатью. – Только он в курсе. И вообще, какое же это варварство? Мы просто забираем то, что принадлежит Тысячелетнему рейху по праву. Не трогаем же мы ваших Майоля или Родена? Чужого нам не нужно.
– Но «Валькирия» фон Виллендорфа находится в нашем музее на совершенно законных основаниях! – снова обрел дар речи Рюбо. – В свое время она была передана правительству Французской Республики президентом Германии в качестве дружеского дара!
– Мы не признаем продажных правителей Веймарской Республики, раздававших налево и направо сокровища, принадлежащие великому немецкому народу. Большинство из них уже получило по заслугам. Ты желаешь присоединиться к ним, лягушатник? – потерял терпение, которое, видимо, не относилось к числу его добродетелей, гестаповец. – А ну, живо веди нас к этой валькирии! И заруби себе на носу, что Гюнтер Штрассман не знает слова «нет».
– А кто это – Гюнтер Штрассман?
– Я, идиот! – Немец схватил щуплого француза за плечо и выдернул из-за стола. – Вперед!..
«Валькирия» оказалась огромной – почти в два человеческих роста высотой дамой в вычурном платье и с короной германских императоров на голове. Надменное каменное лицо с тяжеловатым подбородком взирало на копошащихся внизу карликов с брезгливым выражением домохозяйки, заглянувшей ночью на кухню и увидевшей разбегающихся во все стороны тараканов. Казалось, что могучая ступня в античной сандалии сейчас высунется из-под ниспадающего одеяния и примется топтать людей, а копье – разить наиболее вертких…
– Какая здоровая! – ахнул кто-то из «черных». – На милку мою, Гретхен, похожа!
– Как прижмет тебя такая «милка» – не обрадуешься! – с хохотом ответил ему другой.
– А тащить-то ее как? – перебил товарищей третий.
– Разговорчики! – оборвал разговорившихся подчиненных Штрассман. – Придется привлечь ваших сотрудников, – развел он руками, обращаясь к грустному мсье Рюбо и снова становясь вежливым и интеллигентным. – Одни мы, как видите, не управимся.
– Увы, – мстительно улыбнулся очкарик, не простивший гестаповцу «лягушатника» и чересчур вольного обращения. – Музей пуст. Только я да еще несколько человек. Грузчиков сейчас днем с огнем не сыскать. Война…
– Тогда соберите всех «нескольких человек», – сверкнул зубами гауптштурмфюрер.[34] – Придется им часок поработать грузчиками, если нет профессиональных.
– Но большинство из них – пожилые больные люди! – попытался протестовать мсье Рюбо.
– Думаю, что концлагерь не добавит им ни молодости, ни здоровья. Траубе, Аппельберг – помогите господину директору…
Полтора часа спустя два десятка человек разного возраста, пола и конституции, мешая друг другу, волокли обмотанную мешковиной свергнутую воительницу к поджидавшему снаружи грузовому автомобилю. Среди «грузчиков», обливаясь потом, трудился и мсье Рюбо.
Еще вчера он гордился своим личным нейтралитетом и способностью ладить с оккупантами, убеждал знакомых, что среди них тоже встречаются порядочные и даже интеллигентные люди. Сейчас же он как никогда сочувствовал бойцам Сопротивления, стремящимся изгнать «проклятых бошей» из благословенной Франции…
До осенней штормовой поры еще далеко, но и летняя Балтика, особенно здесь, на севере, далеко не сахар. Но сегодня – почти настоящее лето. Из-за несущихся рваных темно-серых облаков даже проглядывало солнышко, по-северному ласковое, не обжигающее, а греющее.
Казалось, что все это байки, что вокруг мирной Швеции не полыхает война и не корчится в смертельной агонии сошедший с ума остальной мир. Но стоило внимательно присмотреться, и на горизонте можно было различить дымки крадущихся вдоль шведского побережья конвоев, приметить пролетающий самолетик, нестрашный отсюда, словно неторопливый шмель… А на днях всплыла и несколько часов качалась на волне всего лишь в какой-то миле от берега серо-пятнистая хищная субмарина, пока пришлепавший из Истада сторожевик Королевских ВМС не поинтересовался, какого черта один из боевых кораблей «Кригсмарине»[35] забыл в нейтральных водах…
Миккель Тювесон и Калле Синтор сидели на камнях, предусмотрительно подложив под седалища заботливо связанные супругами коврики, и курили трубочки, вполглаза наблюдая за пасущимися в вересковых зарослях двумя десятками овечек. На животинок можно было вообще махнуть рукой: кто в деревне Льюнга не знает, что вон те – с красной тряпочкой, завязанной на пучке кудрявой шерсти, – Синторовы, а с зеленой – Тювесонов? Но вот уже второй день по самому краю утеса, по заброшенной каменоломне, лазает какой-то чужак. А чужак есть чужак – один Господь знает, что у него на уме.
– И все-таки я считаю, что это не цыган, – проговорил Миккель, продолжая неторопливый разговор, и надолго замолчал, попыхивая ароматным дымком.
Из пятидесятиметровой пропасти, разверзшейся под обрывом, доносилось глухое ворчание волн, разбивавшихся об отвесную скалу даже тогда, когда море было спокойным, крики чаек и редкое постукивание металла о камень.
– Может быть, и не цыган… Но не швед точно. Может быть, датчанин?
– По мне, так эти южане ничем не лучше цыган…
Еще пару минут над камнями висело молчание.
– И чего он там стучит?
– Делать нечего – вот и стучит…
Из глубокого распадка, пропахавшего гладкий округлый лоб утеса, появилась чья-то голова в тирольской шляпе. «Цыган-датчанин» с молотком на длинном черенке-трости приближался к аборигенам.
– Добрый день, уважаемые.
Незнакомец был высок ростом, сухопар, одет по нездешней моде. Да и не по погоде.
Оба шведа неодобрительно разглядывали его легкомысленную курточку, короткие штаны, оставляющие открытыми поросшие рыжеватой шерстью коленки, высокие гольфы. Тут и малыши так не одеваются, не то что взрослые степенные люди. Одно слово – иностранец.
Только добротные, подкованные железом ботинки из грубой кожи и оценили Миккель и Калле. Таким и камни не страшны, и щебнистые осыпи… Хорошая обувка, ничего не скажешь.
