больше, чем войско Вильгельма, герцога Нормандского?
– Я не спорю, отец мой…
– Так в чем же дело?
– Новгородец поднимет шум. Он не захочет плыть в Байе.
– Высади его на ближайшем острове.
– Отец мой… – нерешительно проговорил гамбуржец. – У словен, а в особенности у новгородцев, есть присловье: уговор дороже денег. А мы с ним сговорились торговать в портах Варяжского моря…
– Нарушай договор, сын мой. Смело нарушай, – тоном, не терпящим возражений, распорядился Бернар. – Господь простит тебя. Я буду молиться за тебя. Мы вместе помолимся. Да что там! Можно ли наказывать верного сына римской церкви, если он нарушил слово, данное иноверцу?
– Но русичи христиане…
– Они неправильно толкуют третий Символ веры. Следовательно, близки к греху ереси. Предложи ему краткую остановку в Хедебю. Если откажется, выброси его за борт.
– Но, святой отец…
– Оставь колебания, сын мой! Ибо не для личной корысти ты действуешь, но ad majoram Dei Gloriam![7]
Монах размашисто перекрестил морехода. Протянул руку для поцелуя.
Гюнтер не отличался излишней набожностью, но хорошо понимал, откуда можно извлечь наибольшую прибыль. И дружба с новгородским купцом не шла ни в какое сравнение с дружбой со всесильной церковью римской.
Вратко по обыкновению проводил едва ли не полдня, перегнувшись через борт и разглядывая воду, волны и чаек, падающих с размаху, чтобы взлететь, сжимая в клюве серебристую рыбешку в палец длиной. Он дышал морским ветром и мечтал. Мечтал о странствиях и далеких походах. Эх, хорошо бы побывать в королевстве франков, сходить в Византию, посетить греческие острова, Англию, а еще интереснее отправиться с купеческим караваном в арабские земли, населенные худощавыми, смуглыми, будто бы высушенными жарким солнцем, людьми. Или добраться до сказочной земли Чинь, где люди желтокожие и плосколицые, где солнце встает по утрам из-за края земли и водятся диковинные звери – однорог, одетый в шершавую серую шкуру, и двухвостый зверь, пользующийся хвостами, как человек руками, огромные полосатые коты и кочкоданы,[8] богомерзкие твари, в которых вдохнул жизнь Сатана в насмешку над тем, как Господь создал человека… Но даже побывать в таких городах, как Бирка, Волин, Хедебю, виделось несказанным счастьем.
Все нравилось парню в путешествии.
Не нравился только гамбуржец Гюнтер. Какой-то весь засаленный, лоснящийся, грязный. И глазки бегают – никогда прямо не посмотрит. Открыто правду не скажет, а все с подвывертом, с хитринкой, с оглядкой на купеческую выгоду. Хотя… Может, так и надо? Может, без этого прибыли не получишь? Не зря же Позняк, привыкший резать правду-матушку в глаза любому собеседнику, седину в бороде нажил, а богатств так и не скопил. Но, по мнению Вратко, уж лучше так, чем хитрить и притворяться. Кстати, появившийся на «Морской красавице» монах тоже не очень-то нравился молодому новгородцу. Он чувствовал в нем затаенную опасность, червоточину. Отец Бернар, казалось, мог с легкостью убить… Ну, если не сам убьет, то хладнокровно отправит на смерть человека, если почувствует высшую необходимость. Человек для него не более чем комок глины для гончара или крица для кузнеца. А как он на словенов смотрел? Как на врагов. И все из-за расхождения в вопросах веры.
На себя бы поглядел! Все о смутах да распрях в чужих странах рассуждает. Да с таким видом, словно от него что-то зависит. Дескать, скажет словечко, и один правитель от короны отречется, а другой – на трон взойдет. Лучше бы проводил дни в молитвах и благочестивых размышлениях.
Как только Позняк терпит? Наверное, не хочет обижать Гюнтера. Ведь это ни в какие ворота не лезет, если гости начнут спорить и ругаться при хозяине. Ведь тот, бедняга, не сможет поддержать одного супротив другого. Зачем же ставить капитана корабля в неловкое положение? Нехорошо это…
А кто это там шумит?
Вратко вздрогнул и тряхнул головой, отгоняя неторопливые мысли.
Прислушался.
«Морская красавица» – корабль не великий. Чуть больше десятка сажен между штевнями. Но, стоя у бушприта, не так легко расслышать, если кто-то беседует неподалеку от рулевого весла. Это если, конечно, разговаривают вполголоса, а не орут как резаные.
Вратко различил голос отца и быстро подскочил к ограждению фордека. Осторожно выглянул.
Позняк и Гюнтер стояли друг напротив друга, набычившись и сжимая кулаки.
– Глаза твои бесстыжие! – сурово выговаривал новгородец. – Как же так можно?!
– Я тебя высажу в Хедебю! Сказал же, что высажу! – упрямо отвечал германец.
– Высажу! Сказал тоже! А что мне опосля делать? Кто меня с товаром обратно свезет?
– Наймешь кого-нибудь! Я что, крайний?
– Ага! Найму! И половину прибыли отдам! Так выходит? Это честно, по-твоему?
– Какое мне дело до твоей прибыли?
– Нет! Понятно! До моей прибыли тебе дела нет! Тебе до чего-нибудь, окромя своей выгоды, есть дело?
– Есть! – топнул ногой Гюнтер.
– То-то я и заметил!
– Заметил он! Подумаешь, глазастый какой!
– Глазастый не глазастый, а все ж не слепец! Что надо, то вижу!
– Видит он! Да что ты видишь, морда словенская?
– Что надо, то и вижу! И не тебе, немчик жирный, меня мордой бесчестить! – Новгородец даже замахнулся.
Вратко видел, как напряглись плечи стоявшего неподалеку Дитера. Еще чуть-чуть – и кинется в драку. Ежику понятно, на чьей стороне. Но Позняк сдержался, и магдебуржец не двинулся с места – выучка у охранника была отменная.
– Нет, что ты видишь? Скажи мне! – Гюнтер шагнул вперед, глядя на высокого словена снизу вверх.
– А вижу, что ты задницу лижешь монаху своему! Поди всю уже обслюнявил!
– Ах, так!
– А что? Скажешь, не так?
– Да ничего я тебе говорить не буду! Рылом ты не вышел, медведь бородатый!
– Может, я и медведь! Да уж всяко не свинья раскормленная!
– Значит, я – свинья? Тогда что ты на моем корабле делаешь?
– А вот и сам не знаю! По ошибке, выходит, попал! И жалею теперь. Думал, с человеком дело имею, а оказалось – с поганым псом!
Гюнтер скривился, будто собирался заплакать, отпрыгнул на пару шагов. Присел, повел плечами, будто перед дракой.
– А ну-ка, парни, ко мне! – крикнул он по-немецки.
Матросы, которые и так держались поблизости, сдвинулись плечо к плечу, окружая спорщиков.
– Сейчас тебя, погань лесная, за борт выкинут!
– А-а! Вот оно что! Понятно теперича, к чему ты все это время клонил! На товар мой глаз положил? Глаза завидущие, руки загребущие! Вот тебе! – Позняк скрутил кукиш правой рукой, смачно плюнул на него и сунул Гюнтеру под нос. – Накося, выкуси! Вот тебе, а не рухлядь моя!
– Ты что мне суешь?! – возмутился гамбуржец, пытаясь отвести кулак словенского купца. Но Позняк не желал сдаваться, упорно тыча кукишем прямо в лицо германцу.
– Вяжи его! – взвизгнул Гюнтер, толкая новгородца в грудь.
Позняк пошатнулся, выровнялся, крякнул и приложил германцу в ухо справа. Тот квакнул по-жабьему и покатился кубарем по палубе.
Дитер прыгнул вперед, норовя сцапать новгородца в объятия. Купец отмахнулся, но магдебуржец движением умелого бойца подставил под кулак плечо. Тогда Позняк ударил с левой руки. Под ложечку.
