– Где теперь этот ворлок? – с сомнением произнес Модольв.
– Исчез. Ушел в море вместе со своим сводным братом, Ингольвом-хевдингом. Их дреки больше не видели, и никто из людей Ингольва не вернулся домой.
– Видишь, умение заговаривать китов не спасло его. Был бы настоящим ворлоком, выплыл бы на спине какой-нибудь морской твари. – Модольв захохотал, довольный произнесенной шуткой, но потом вернул на лицо серьезное выражение и бросил небрежно: – Руки ты ему свяжешь – руны резать не сможет. Заодно и рот заткни. Вису даже если и сложит, то вслух не скажет. А строчки, про себя сказанные, силы не имеют.
– А я буду молиться, чтобы в эту ночь не свершилось черного колдовства, – добавил монах. – Вот и поглядим, устоит ли языческое чародейство против истинной веры в Господа нашего!
– Не устоит, святой отец. Я видел твою силу воочию…
– Жаркая молитва и крест животворящий еще и не такие чудеса творят, – довольно улыбнувшись, проговорил отец Бернар. – Они доступны каждому, кто верит всем сердцем. Domine Deus, firma fide credo et confiteor omnia et singula quae sancta ecclesia Catholica proponit, quia til, Deus, ea omnia revelasti…[122]
– Все понял? Иди! – подстегнул Модольв Эйрика.
Викинг повиновался, вытолкав новгородца из хижины.
По дороге – а шли они довольно долго по залитому лунным светом лесу – провожатый Вратко не церемонился. При каждом удобном случае бил в спину кулаком, пинал ногами. Ни возмутиться, ни хотя бы обозвать обидчика парень не мог. Туго скрученный лоскут грязной холстины едва позволял дышать, не то что говорить. Язык скоро занемел. Ужасно хотелось сглотнуть, но попробуй-ка сделать это с открытым ртом. Хорошо еще слюна впитывалась в тряпку.
Подходящее дерево Эйрик выбрал по каким-то лишь ему доступным соображениям. Обычный бук – снизу ровный с сероватой корой, а на высоте где-то в два человеческих роста ствол изгибался. Словен подумал было, что викинг хочет забраться на дерево и наблюдать из безопасного убежища, как дикие звери будут рвать его, Вратко, живую плоть. Но худой урман не стал усложнять себе жизнь – если даже сначала и возникали у него подобные мысли, то привычная лень быстро взяла верх.
Скоро и надежно, скупыми движениями, говорящими об изрядной сноровке, Эйрик привязал парня, обмотав так, что ни рукой, ни ногой не пошевелить. Зато головой Вратко мог вертеть сколько угодно, рассматривая маленькую полянку – сажени три на четыре. Слева ее окаймлял густой малинник, справа лес хорошо просматривался в глубину. Ну, настолько, насколько позволяла тьма, успешно сопротивлявшаяся бледно-желтому лунному сиянию.
Новгородец еще подумал, что старые люди у него на родине звали луну Волчьим Солнышком. С полнолунием связывали много пугающих сказок. О злых колдунах, перекидывающихся через пень с воткнутым в середку ножом. После этого чародей оборачивался волком, становился якобы неуязвим для обычного, не заговоренного оружия, понимал язык птиц и зверей.
«Может, тот ворлок, Асвард, про которого упоминал Эйрик, – подумал Вратко, глядя в спину удаляющемуся викингу, – тоже был оборотнем? Говорят, сильные волшебники могут надевать звериную шкуру не только во время полнолуния»…
Потом мысли Вратко зацепились за вроде бы знакомое имя данского чародея.
Ворлок, о котором рассказывала старуха из фьорда Жадного Хевдинга, тоже именовался Асвардом. А сам хевдинг? Уж не Ингольв ли? Точно! Ингольв! Значит, эту легенду знают во многих уголках северных земель?! Но ведь в ней не Асвард, а сам хевдинг превратился в дракона. Правда, по воле ворлока и согласно его заклинанию. Как все запутано…
В малиннике зашуршало.
Вратко дернулся от неожиданности. Натянувшиеся веревки больно впились в тело.
Шорох повторился.
Кто там может прятаться?
Уж не Эйрик, решивший проследить за чародеем, так это точно.
Зверь?
Возможно.
И зверь не маленький. Волк проскользнул бы сквозь колючий кустарник, не зацепив ни веточки. Кабану в малиннике делать нечего. Оленю тоже. Тогда кто? Ответ один – лесной хозяин, медведь. Если так, то остается уповать лишь на сытость зверя. К середине осени он должен уже нагулять изрядный слой жира – грибов, ягод, орехов в лесу с избытком. Может, не польстится на человечину? Звери вообще не очень охотно на людей нападают. Разве что старые или больные. А здоровому хищнику запах железа и дыма о многом говорит. Неужто в окрестностях Йорка охотники не приучили зверей к осторожности?
А если не зверь?
После памятной встречи с бэньши на берегу Дервента парень разучился удивляться. Земля английская полна загадок и чудес. Если верить Вульферу, выходцев из малого народа тут можно встретить на каждом шагу. И недружелюбных среди них гораздо больше, чем приветливых и добрых. Оно конечно, словенские лесовики тоже людей заманивают, пугают, «гукают»; болотники в трясину затащить норовят, а водяные – в омуте утопить; русалки, если встретят одинокого путника, защекочут до смерти, это как пить дать… Но, по крайней мере, загрызть не пытаются, как бэньши. А мало ли кто еще по темным лесным уголкам скрывается? Тогда хоть этот, как его… гилли ду на помощь подоспел. А сейчас хоть молись, хоть плачь – никто не придет. И не позовешь ведь, не покличешь подмогу, не пожалуешься на горе-злосчастье – во рту вонючая тряпка торчит.
Ожидая неизвестное чудище, Вратко весь покрылся холодным потом. По спине, между лопаток, побежали мурашки, а внизу живота поселился холодный липкий ком, величиной, казалось, с копешку соломы.
Шуршание приближалось. Стало явственно слышно потрескивание сухих стеблей под тяжелыми лапами. Или подошвами? Хруст, треск, чавканье и тяжелое фырканье…
Когда на поляне в лучах луны показалась круглая медвежья башка, новгородец вздохнул с облегчением. Потом спохватился – чего радоваться-то? Зверь лесной, дикий, учтивого обхождения ждать от него не приходится. Даже если сытый и сожрать не захочет, от любопытства стукнет лапой и своротит голову набок. Медведи – они страсть какие любопытные, а силушки немеряной.
Хищник втянул воздух широкими ноздрями и повернул голову набок, как бы обдумывая незнакомый запах. Принюхался еще раз. Сделал шажок, другой. Из зарослей малины показались уже не только голова и плечи, но и круглые, налитые силой и сытостью бока. Бурая шерсть лоснилась в лунном сиянии. Когда медведь вертел головой из стороны в сторону, под его шкурой словно переливались волны.
Матерый зверюга… Пожалуй, пудов пятнадцать будет. Такой сожрет человека и еще голодным останется.
Парень затаил дыхание. Ему казалось, что медведь способен услышать, как бьется сердце жертвы.
И точно. Лесной хозяин безошибочно нашел человека маленькими глазками, теряющимися в шерсти. Пошел вперед…
Словно серая молния пронеслась наискось через поляну.
Вратко не поверил глазам – между ним и медведем замер светло-серый волк. Вернее, когда-то этот волк был серым, а сейчас его можно было бы назвать седым. Не слишком крупный для волка, он казался едва ли не шавкой перед огромным медведем, но стоял, вытянувшись в струнку: шерсть на загривке дыбом, хвост торчком, задние лапы накрепко уперлись в палую листву, готовые, если приспеет нужда, бросить поджарое тело в длинный прыжок. Волчьей морды Вратко не видел, но слышал рычание и вполне мог представить, как приподнялась верхняя губа, обнажая длинные, желтые клыки. Почему-то клыки казались именно желтыми, а сам волк – старым. Возможно, из-за седины, припорошившей шкуру, будто изморозь осенний травостой.
Медведь замялся в нерешительности, забавно переваливаясь с одного бока на другой. Потом заревел, брызгая слюной.
«Наверняка Эйрик услышит, – отстраненно, будто бы речь шла не о его жизни, подумал новгородец. – Решит, что меня сожрали»…
Волк не выказал страха, не отступил ни на вершок. Напротив, зарычал чуть погромче. Если в голосе медведя не чувствовалось уверенности – лишь недовольство и желание запугать, обойтись без крови, – то
