жалко улыбнулась:
— Врёшь ведь!
— Да нет же! — почти закричал Степан, нащупав наконец что-то в кармане. — Вот вам записку голубь принёс.
Женщина резко подалась к мальчику.
Степан отдёрнул руку и протянул записку мне:
— Пусть он прочтёт: у него глаза помоложе.
— Читай! Читай! — торопила Варвара, заглядывая в клочок бумажки.
Я быстро пробежал записку глазами и, стараясь улыбнуться через силу, прочёл её женщине.
На листке из школьной тетрадки квадратными, старательно выведенными буквами было написано:
ДОРОГАЯ НАША МАТЬ ВАРВАРА! ТЫ О НАС НЕ БЕСПОКОЙСЯ. ИДЁМ С ПОЛНЫМ ГРУЗОМ И НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ БУДЕМ ДОМА.
Степан, пока я читал записку, напряжённо следил за мной. Закончив чтение, я взглянул на мальчика и заметил на его лбу капельки пота. Они скопились между хмуро сдвинутыми бровями и стекали на нос.
— Ну, пошли домой! — весело сказала женщина.
Внезапно она остановилась и строго посмотрела на мальчишек:
— Голубя принеси, Степан. Баловаться будете, загубите птицу.
Степан, видно, ждал этих слов. Он жалобно сморщил лоб и схватил бабку Варвару за руку:
— Оставь нам голубя! Ну, оставь хоть на три денька, ничего мы ему не сделаем. Окажи милость!
— Конечно, оставь, Варвара, — посоветовал я женщине.
— Ну, бог с вами, — согласилась довольная рыбачка.
Через два дня на горизонте появились еле заметные точки: рыбацкая флотилия шла к родному берегу.
Весь посёлок высыпал к морю. Плач, смех, громкие разговоры — всё слилось в неровный гул, в славную музыку, которой встречает рыбаков своя земля.
Одним из первых выскочил на берег широкоплечий красавец, с глубоко посаженными глазами, с небольшой русой бородкой, и кинулся к Варваре. Но прежде чем он подбежал к матери, возле него оказался Степан и повис на шее у рыбака.
— Да ты что, Степан? — силясь вырваться из цепких объятий мальчишки, засмеялся Григорий. — Чай, я не барышня, а ты не кавалер! Чего это тебя развезло?
Когда к Григорию, тяжело ступая по прибрежной гальке, подошла мать, Степан успел сообщить рыбаку всё, что было необходимо.
— Спасибо, Стёпушка! — весело крикнул Григорий вслед мальчику, бросившемуся к своему отцу и брату. — Спасибо, пионерия!
Ночью, когда утомлённая встречей женщина впервые за весь месяц спала спокойно, Григорий сказал мне, огорчённо покачивая головой:
— Не прилетели голуби-то. Как же так, а?
— Путаются, должно быть. Впервые в такую даль отправились. Может, и придут ещё.
— Знаешь что? — тряхнул головой Григорий. — Пойдём к морю, вдруг и увидим их.
Мы сели с молодым рыбаком на тот же выступ скалы, на котором сидела его мать, и стали вглядываться в даль.
— Хорошо всё же у нас, в Студёном море, — сказал Григорий, раскуривая такую же, как у матери, вересковую трубочку. — Любит оно верных людей. Любит!
Он помолчал.
— Можно бы и раньше прийти к берегу, да под самый конец на косяк сельдяной наткнулись. Как тут уйдёшь? Ну и потрепало маленько. Не без этого.
Через полчаса, вздохнув, Григорий поднялся и кивнул мне:
— Нету их. Пойдём спать.
Мы уже подходили к избе, когда в стороне, противоположной берегу, заметили голубей. Они приближались к посёлку на небольшой высоте, тяжело перебирая крыльями. Не успели птицы сделать и круга над посёлком, как рядом с нами вырос Степан со всей своей компанией. Он молча смеющимися глазами следил за птицами, и торжественное выражение не сходило с его лица.
Григорий открыл дверь в сени, и голуби, зайдя в избу, сейчас же бросились к воде и корму. Рыбак взял одну из птиц и снял с её ноги записку. На небольшом листочке бумаги быстрым мелким почерком Григория было написано:
МАМА! НЕ БЕСПОКОЙСЯ, СКОРО БУДЕМ С ПОЛНЫМ ГРУЗОМ ДОМА.
Степан торжествующе посмотрел на меня и, взяв у рыбака голубя, спросил:
— Будить бабку Варвару или как?
— Буди! — махнул рукой Григорий.
Когда женщина встала и, счастливо улыбаясь, подошла к сыну, Степан протянул ей голубя и сказал, смотря женщине прямо в глаза:
— Нате, бабка Варвара, вам вашего голубя. Можете проверить — мы ничего ему плохого не сделали!
Орлик
Нет, никак нельзя назвать этого голубя красивым! У него грязновато-синее оперение, длинные голые, без единого пёрышка, прямые ноги... А нос!.. Нос у него большущий-пребольшущий, да ещё вдобавок с белыми шершавыми наростами у основания. Но именно этот нос вызывал шумные восторги всех окрестных голубятников в возрасте от восьми до пятнадцати лет.
Первое время они приходили по утрам к моему балкону и хором требовали:
— Дядь, покажи почтаря!
Я вынимал из гнезда голубя и сверху показывал его ребятам.
— Ай да птица! — восторгались голубятники. — Ай да орёл! Гляди, нос какой — с шишками!
Купил я Орлика совсем маленьким. Он ещё пищал, широко растопыривая крылья и подёргивая ими. Потом, когда он подрос и начал смешно, как утка, крякать, мой сосед дядя Саша, щурясь и потирая подбородок, сказал:
— Этот пойдёт! Этот будет резать. Эх, братец мой, как он будет резать!
Это означало, что Орлик будет быстро и издалека приходить к своей голубятне.
Весной я начал нагон Орлика. Выбросив его в противоположном конце города, я скорее сел в трамвай и медленно покатил к дому. Собственно говоря, трамвай шёл, как всегда, не очень быстро и не очень медленно. Но мне казалось, что вагон не катится по рельсам, а ползёт.
Когда я вернулся домой, Орлик сидел в голубятне, очень довольный, и чистил перья.
На следующий день я выбросил Орлика и двух старых красноплёких голубей с пригородной