Сильва сразу признаёт Стасика: радостно мотает головой, подставляет ему свою гладкую шею. Стасик треплет гриву лошади, а сам думает о директорском подарке.
— Что-то вид у тебя нынче странноватый, как я погляжу, — говорит дядя Митя. — Сияешь, будто новенький пятиалтынный.
— Владимир Семёнович ножичек подарил. Вот!
— За какие такие заслуги?
— За одиннадцать лет!
— День рождения, выходит?.. В таком случае прими и мои поздравления! От чистого сердца. Прямо скажу, парень ты неплохой. Директор знает, кого подарками одаривать…
— А вот Наталья Ивановна говорит, что у меня характер больно ершистый.
— Да, характер у тебя, прямо скажем, рысистый. Не каждому дано обуздать его.
— Дядя Митя, а у вас, интересно, какой характер?
— Да как тебе сказать… Старуха моя, к примеру, такого мнения придерживается, что я человек с особым характером. «Тебе, говорит, хоть кол на голове теши, а ты обязательно на своём настоишь». Вот это и есть человек с особым характером.
— А как, дядя Митя, можно характер вырабатывать?
— Сызмальства надо брать его в руки. Я вот и сейчас ещё вырабатываю. К примеру, такой факт. В прежние времена не охоч я был до чтения. А ныне пристрастился. Каждый день на сон грядущий приучаю себя газетку прочитывать. И теперь мне не только наша, но иногда даже и заграничная жизнь представляется. Вчера, к примеру, видел заседание американского парламента… Так что характер ломать никогда не поздно.
— А мой характер никак не ломается.
— Какие твои годы! Поломается ещё. Только ты слушай, что тебе старшие говорят.
— Я слушаю, но всё из головы вылетает.
— Это ты зря. У тебя голова как голова. Только, случается, не в том направлении работает.
— А как сделать, чтобы правильно работала?
— А шут её знает, как быть с головой! — признаётся дядя Митя. — Если, к примеру, по лошадиной части говорить, то тут ты, прямо скажу, побашковитее других. Тебя наша Сильва вишь как любит… Только, конечно, не лошади о твоей голове судить. Тут Владимира Семёновича надо спросить. Он мастак по части головы и ребячьего характера. Я бы таких людей, как он, будь моя воля, в министры определял.
— В министры не надо, — не соглашается Стасик. — Останется за директора Наталья Ивановна. Она тогда весь мой характер переломает, и буду я жить совсем без характера. Как рыба. А без характера меня и в космонавты не возьмут, и на подводную лодку не посадят, и Бобик перестанет слушаться. Совсем плохо!
Глава VII
Имя человека
Известие о том, что Владимир Семёнович распорядился оставить Стасика Комова в школе-интернате, друзья встречают ликованием:
— Надерём Стаське уши! — орёт, приветствуя это решение, Колька Мерлин.
— Освободим от дежурства на весь месяц! — машет веником Петя. — Пусть отдохнёт после круга позора.
— Подбросим к потолку! — предлагает Мирон.
Стасик взбрыкивает ногами. Изо всех сил отбивается. Им так и не удаётся подбросить Стасика вверх: покачали-покачали над полом и кинули на кровать.
— Лежи теперь и не брыкайся! — советует Мирон. — Не то опять качать будем.
— А мне Владимир Семёнович ножичек подарил, — хвастается Стасик. — Во какой!
Мирон в восторге от Стасиного ножика:
— Вот это подарок! Одних лезвий четыре штуки. Смотрите, даже шило есть — дырки на ремне делать, если похудеешь… Ух! Тут ещё штопор! Бутылки открывать. Интересно, можно ли им нашу дверь просверлить? А? Давайте попробуем.
— Я тебе попробую! Сломаешь! — Стасик отнимает у Мирона ножик. — Этим ножиком я подводно- летательную лодку из коры вырежу и пущу в Волгу. Назову её в честь Владимира Семёновича Октябрьского — «Октябрь».
— Знаешь, почему у нашего директора такая фамилия? — спрашивает Колька и таинственно смотрит на Стасика большими глазами.
— Ещё бы не знать! Отец у него Октябрьский, и он стал Октябрьским. Проще простого.
— Вот и не угадал! — Толстые Колькины губы расплываются в ликующей улыбке. — Никакого отца Октябрьского у него не было. И сам он мог быть не Владимиром Семёновичем, а кем-нибудь другим.
— Каждый из нас мог быть кем-нибудь другим. Я — Колькой, а ты, допустим, — Фомой или, ещё хуже, Ричардом. Как родителям вздумается.
— Владимира Семёновича назвали необычно. Не так, как всех нас называют, а совсем по-другому. По-революционному.
— Чудеса! Откуда ты всё это взял? Из своей головы?
— Не из головы. Из бумажки. Документ такой в городском музее под стеклом лежит. Я сам видел. И даже в тетрадку переписал. Вот прочти.
Колька вынимает из портфеля тетрадь и раскрывает её перед Стасиком. Там написано:
— Там ещё подписи были, но я не разобрал. Выцвели, — добавляет Колька. — Тётенька из музея целый час объясняла, почему эту бумагу под стекло положили.
И он начинает рассказывать, как однажды (это было давным-давно) в пассажирском поезде нашли мёртвую женщину. Она умерла от тифа. В кармане у неё не было никаких документов. Никто её не знал. А рядом лежал завёрнутый в лохматое одеяло ребёнок. Он кричал на весь вагон — может, от голода, может, потому, что его никто не баюкал.
Пришли комсомольцы, взяли его на руки и отнесли в городскую больницу. Спустя неделю, когда малыш немного окреп, в железнодорожном клубе комсомольцы устроили октябрины. Прежде, при царе, подобные праздники назывались крестинами. Поп осенял крестом новорождённого и давал ему имя из церковных святцев. Комсомольцы решили обойтись без попа, без креста и без церковной книги. «Не нужны нам эти поповские штучки! Устроим ребёнку именины по-новому, по-советски!»
«Мы принимаем на себя заботу о малыше. Он наш!» — выкрикнул под одобрительный гул секретарь комсомольской ячейки.
Самая младшая из пионерок взбежала на сцену, где стояла кроватка, накинула на малыша алый галстук и посмотрела в зал:
«Пусть он ещё совсем маленький, но мы в него верим! Мы поможем ему вырасти настоящим ленинцем!»
Вот тогда и было решено дать ребёнку имя Владимир, а фамилию Октябрьский. За это решение голосовали все, кто присутствовал тогда на октябринах, — и взрослые и пионеры.
— Ну, а дальше? — торопит Стасик Кольку Мерлина, когда тот прерывает свой рассказ. — Что случилось дальше?
— Тётенька в музее много знает о директоре. И как он воспитывался в детском доме, и как замерзал
