сомнение в том, что эти силы не будут гораздо лучше способствовать миру и сотрудничеству между народами Европы, чем всякие политические переговоры и конференции?
Немцы и другие народы во Второй мировой войне
Отношение германского правительства и немецкого народа к другим народам во время второй мировой войны имеет очень большое значение. Весьма распространенное убеждение, что немцы относились к другим народам, как правило, отрицательно, является неверным. В действительности же наше отношение было сильно дифференцированным. Дать точную картину этих отношений трудно не только потому, что современное поколение само участвовало в минувших событиях и в связи с этим не лишено определенной пристрастности в этом вопросе.
Большая часть наших архивов уничтожена и разграблена, да и из свидетелей почти никого не осталось в живых, а это ведет к тому, что любое суждение илл даже просто какая-либо информация о событиях тех лет могут сегодня сильно повредить тем, кто осмелится их дать, и тем, кого они затрагивают. Инстинкт самосохранения заставляет людей либо молчать, либо приукрашивать собственные наблюдения, уменьшает их тягу к отысканию «улик».
Сдержанность становится сейчас еще более упорной, ибо всякая оценка событий, происходивших с 1939 по 1945 год, расценивается теперь как определенная позиция в современной «холодной» войне, которая в числе прочих вовлекла в свою орбиту и немецкий народ.
Все это в значительной степени затрудняет объективное и исчерпывающее освещение политики немцев по отношению к другим народам. Поэтому сейчас пока еще речь может идти только о личных переживаниях, мнениях представителей различных наций.
Национальная политика без концепции
В начале войны немецкий народ еще не имел четко выработанного отношения к другим народам. Оно еще только складывалось под сильным влиянием различных близких и далеких исторических событий. Древнейший общечеловеческий опыт основывается на том, что между людьми различных языков и жизненных укладов могут существовать нормальные производственные, соседские и иные отношения до тех пор, пока какие-либо внешние силы или проявленная свыше воля не вызовут нового, совершенно противоположного чувства и не создадут условия для возникновения цепной реакции взрыва. Это подтверждается всем ходом развития империи[130] и всех ее преемников, династии Габсбургов и прусских монархов, достигавших временами больших успехов в деле установления мирных взаимоотношений между немцами, с одной стороны, и чехами, поляками, литовцами, кашубами, словаками, румынами, мадьярами, сербами, хорватами, словенами, ладинами,[131] итальянцами, валлонами и т. д. — с другой. Кроме того, в немецком народе были живы и воспоминания о ставшей в Европе традиционной ненависти к немцам, о восстаниях гуситов. о насильственном изгнании немцев из обжитых ими районов, о нетерпимости к немцам и о разбойничьих набегах на их земли. В сознании немцев живо и учение Гердера[132] о божественном происхождении всех народов; не исчезли в нем и националистические тенденции XIX века, обостренные сознанием величия, которого когда-то достигло их отечество, а также стремлением освободиться от ига иноземного господства и запоздалой, не доведенной до конца попыткой политического объединения.
Для разрешения вопроса о путях национальной политики ничего нового и ясного не принес немцам и национал-социализм. Ни у нацистской партии, ни у ее государства в национальном вопросе не существовало никакой особой и специфической доктрины. Обоснованная биологически расовая теория являлась не чем иным, как стремлением создать новый, более совершенный тип человека, что в условиях Германии невозможно было осуществить, несмотря ни на какие расовые учения. Учение о расах нашло свое выражение в неправильно истолкованной теории о расовости наций, из которой пытались создать определения для «национального характера» и заложить основы «учения о естественном праве народов на определенное место в истории». Однако в своем развитии это учение было крайне непоследовательным. Его представители не только не были едины в своих взглядах, но и не понимали, какое значение для формирования народа как нации имеют язык, расовая принадлежность, история и общественное сознание народа. Чаще всего они скатывались к буржуазному признанию государства-нации, господствовавшему в период империи Бисмарка, согласно которому «мы» (на данном историческом отрезке времени) противопоставлялись «всем прочим». К ясному пониманию этого вопроса не пришли ни представители господствующей партии, которые искали и хотели найти ключ к его решению, ни их противники, ни широкие слои политически и идейно более пассивных элементов. Вот поэтому отношение немцев к остальным нациям было в 1939 году таким же неясным, нетвердым, нелогичным и непостоянным, как и у других народов.
Однако отдельные факты, имевшие место непосредственно перед началом войны, уже тогда давали возможность определить в основном ход событий второй мировой войны.
Некоторое время у всех было такое впечатление, что мы идем к национал-социализму, основанному на плебисците. Это, вероятно, объясняется тем, что национал-социализм вначале использовал плебисцит и пропаганду как средство политического формирования масс и этим самым, казалось, продолжил развитие демократических принципов, начавшееся во время французской революции. [133] В 1935 году в результате плебисцита Германии была возвращена Саарская область. Аншлюсс с Австрией был предрешен таким же широким народным голосованием, какое проводилось еще в 1919 году по тому же самому вопросу. Плебисцит узаконил и Конрада Генлейна в качестве представителя су детских немцев в правящих кругах Германии, и предопределил присоединение к Германии таких провинций, как Богемия, Моравия и бывшая австрийская часть Силезии. Плебисцит сделал возможным возвращение Германии Мемельской области. Попытка мирного разрешения польского кризиса летом 1939 года, провалившаяся по чисто дипломатическим причинам, также предусматривала проведение плебисцита по вопросу о «коридоре». Отказ же немцев от. Эльзаса и Лотарингии произошел не только по внешнеполитическим мотивам, но основывался прежде всего на понимании невозможности добиться успеха во всенародном голосовании.
Немцам пришлось убедиться также и в том, что их политические руководители при известных обстоятельствах совершенно не считались с мнением жителей интересующей их области. То ли потому, что эти жители не занимались политикой, или, может быть, потому, что считали нарушение их воли в большинстве случаев меньшим злом по сравнению со злом, приносимым политическими беспокойствами, однако все они, забыв о своей совести, равнодушно смирялись с «антинародной» — или, как ее еще называют, «империалистической» — политикой правящих кругов Германии, которые, торжественно отказываясь от претензий на Южный Тироль, позволяли Венгрии и Польше проводить осенью 1938 года
