ящер и паук в поисках чердака.
XXIX
Когда больные желали обедать, телефон звонил, не переставая. Сесилия, восторг мой несметный, громко кричала, призывая Тео, а тут еще мышь по имени Гектор хотела знать, воротясь из-за ворот, необходимо ли в другой жизни чистить зубы… но именно в это самое время я, попутно уравнивая чаши весов и мер, писал посвящение к роману.
Как ни прискорбно, мне не удалось на голубом глазу отыскать в боргезианской библиотеке Корпуса Неизлечимых, тогда еще не открытого за недостатком оснащения, исчерпывающего и глубинного труда о посвящениях шедевров по часовой стрелке. Долго ли, коротко, пришлось просить совета у мыши по имени Гектор, у Сесилии, меда моего иудейского, и, наконец, у Тео, в порядке убывания, силлабическом и подобном петлям вязания. Из этой ассамблеи судей я удалил правительства, по обоюдоострым причинам… тех самых членов, которые присудили мне награду с оглушительным цинизмом: что бы им подумать о бедных сиротах, что скитаются по белу свету без страха и припёка и не могут даже отправиться каравеллой на Сандвичевы острова?
Если иметь в виду мои так блистательно увенчавшиеся успехом отношения с Сесилией, бабочкой моей орбитальной, было бы нарушением не выносимой тайны, подкреплявшей наши отношения, как краеугольный камень стену, разгласи я ее посредством посвящения с застежкой-молнией. Я, впрочем, мог бы и скрыть ее под электрической гитарой.
Моя медитация была невозмутимо прервана медсестрой с первого этажа, Гертрудой, которая попросила меня измерить ей температуру. У меня созрел елисейский план продать все термометры, коль скоро они ни на что не годны, кроме как измерять температуру, причем без всяко музыки. И после этого еще говорят о прогрессе науки и
Сесилии, излучине моей лунной, принадлежала вся моя любовь. Зачем же, если уж брать змея за рога, нужны были нам термометры или посвящения? Совсем иначе складывалась артритическая судьба моего романа, который поступился высокой температурой. Не адресовать ли, подумывал я одно время, уже поставив ногу в стремя, посвящение на посошок моим августейшим и столь непохожим читателям в почтовом конверте с маркой для ответа? Но коль скоро мы, плашмя и по диагонали, все равны перед писательским вдохновением, то не посвятить ли мне роман моему самому эпонимичному соавтору, то есть Тео? Я мог бы написать ему сонет в качестве пролога, непременно акростихом, и в этих строках, дабы возбудить его любопытство, бросал бы по любому поводу следующий клич: «Посвящаю Тео, породистому и паровому паладину!»
Посвящение:
«Себе самому, постигшему лучше, чем кто бы то ни было, смысл написанного мною, даже не читая, в силу своего воображения до небес и облаков».
XXX
Любовное пренебрежение, с которым относилась ко мне Сесилия, ностальгия моя трепетная, позволяло мне, примкнув штык, культивировать самую изысканную форму галантной любви. Беспрерывно и непрестанно испытывала она отвращение при виде меня, проявляя тем самым восхитительную и непоколебимую неизменность чувств. Постоянство это делало ей честь в костюме-тройке, хоть она никогда его не носила, поскольку все дни проводила в постели, если только не вставала. Она была до того исполнена прелести, что, осмелюсь поставить в известность моих самых простодушных и самых искушенных читателей, даже в ее моче был виден класс. Несравненные ее отправления малой нужды не были ни сельскими, ни городскими, ни старомодными, ни современными, ни рыба ни мясо, но никто никогда не увидел бы в них и намека на вульгарность и тем более на сухость. Когда она бралась за горшок по утрам, мною овладевало желание – которое я тотчас обуздывал – устроить ей овацию, что я и делал, хлопая в ладоши, сжимавшие ручку ночной вазы.
Сесилия, лилия моя чистейшая, так щедра была с Тео на женские ужимки, что я, глядя на это, краснел, как неспелое яблоко. А между тем, оговорюсь, я в жизни не читал мерзких порнографических романов, герои которых целый Божий день, а порой и ночь, изощряются в изысканных позах, какие встретишь только у бельгийцев. Все это наводило меня на смутную мысль о том, что Сесилия, горизонт мой пророческий, любила меня не менее физически, чем статуя Командора. С самого начала я этого боялся. Это самое чувство я всегда внушал толкательницам ядра. Почитайте, если не верите мне, похождения Казановы. Все без исключения взывали к моей любви так тихо, что призывы эти не могли достичь слуха мужчины, каким я был уже тогда – девственника и вдобавок козерога. До сих пор ни одна не давала воли своим желаниям в утреннем неглиже, но на сей раз Сесилия, фея моя, пеной увитая, дала понять Тео напрямик и наотмашь природу своих аппетитов в мутной воде. Я правильно сделал, я даже очень правильно сделал, что написал посвящение, прежде чем пережить понаслышке подобный казус.
Те из больных, кому приходило в голову утешать Тео, умирали самым неопровержимым образом, потому что попросту переставали жить. Если Сесилия, коала моя, во сне пригрезившаяся, еще не умерла, что представлялось мне очевидным, потому что она была жива, то лишь по той причине, что любила меня и нашим, и вашим, когда утешала Тео всеми отверстиями, языком и прочими выпуклостями.
XXXI
Министр юстиции посредством телефона и собственной персоной! Не будь это так комично, я расхохотался бы в натуральную величину, когда он позвонил мне, заливаясь горючими слезами, Я ответил ему шарадой, тщательно сосчитав в ней количество слогов: «Передайте трубку министру морского флота Андорры!»
Здесь я делаю паузу, для того чтобы мои прозорливые, похотливые и рассеянные читатели оценили нарастающую неразбериху поступавших мне телефонных звонков, равно как и вносимую дальтониками, которые мало того что видят зеленое красным, так еще и красное зеленым. Надо полагать, в этом кроется причина увеличения числа подавившихся лангустами в ресторанах, специализирующихся на дарах моря.
Вы, наверно, помните (перечитайте предыдущие главы или напишите мне, чтобы я выслал вам их краткое содержание), что все началось с телефонного звонка из экваториальной полиции. Вы вряд ли забыли также, что комиссар инкриминировал Тео убийство рукою мастера и что я надел, воспользовавшись отсутствием в телефонном аппарате турбореактивного двигателя, ему на голову ведро с золой. Затем председатель Гильдии врачей в свою очередь позвонил мне и потребовал накачать Тео наркотиками, как будто ему предстояло дописать главу к «Суррогатному раю» Сент-Экзюпери.
Все были заодно, как фуражка с начальником вокзала, все хотели, чтобы я пользовал Тео абсурдным манером, каким обычно пользует врач своих больных на последнем вираже перед финишной прямой. Я им ответил, пусть не рассчитывают на меня, чтобы пичкать Тео лекарствам и тем паче наркотиками нон-стоп и с аншлагом! К тому же мне вспомнился тот знаменитый психиатр, у которого никогда не простаивала
