В то время как на редкость медленный лифт поднимал меня наверх, я подумал, что за пороки приходится расплачиваться, если даже папаша Эдди мог позволить себе только уютную однокомнатную квартирку в этом доме. Я убедился, что у него однокомнатная квартира и что она хорошо обставлена, так как дверь не была заперта, а поскольку на звонок никто не отвечал, я толкнул дверь и увидел комнату, разобранную кровать, перевернутый ночной столик, выдвинутые ящики стола, пол, заваленный бумагой и одеждой, и мертвого Альфонсио на паласе.
Я не мог все это так оставить. Я достал шариковую ручку и подошел к телефону. Трубка была снята и лежала на комоде. Я набрал номер ручкой и наклонился над трубкой. Я попросил соединить меня с Кокле. Меня соединили с Коччиоли – комиссара не было на месте. Я рассказал офицеру полиции о том, что обнаружил и где нахожусь. Он сказал, что выезжает.
Тем временем я решил порыться в комнате, хотя в основном мне было понятно, на что можно рассчитывать. Что касается Эдди Альфонсио, который при жизни был крупным малым с большим носом, с повадками хищника, постепенно перешедшими в повадки стервятника, с черными волосами и глазами цвета желтого топаза, то он был зарезан ножом в сердце. Лезвие ножа сломалось о ребра. Из синей шелковой пижамы торчал квадратный конец ножа. Крови было немного. Труп лежал на спине, голова была повернута к двери. Рукоятки ножа нигде не было видно – вероятно, ее унес убийца. Времени прошло достаточно, так как кровь подсохла и была коричневого цвета.
Над Ночным столиком было четыре небольших прямоугольных отпечатка. Они были липкими, как следы от лейкопластыря или скоча. Что–то, по–видимому, здесь висело, и это что–то тоже унес убийца. Одно из двух: либо убийца пришел сюда совсем не за этим, либо он был с приветом. Он перевернул в комнате все вверх дном, чтобы в конечном счете обнаружить то, что искал, пусть не на видном месте; но все–таки заметном. Во всяком случае, это было доказательством не слишком развитого интеллекта.
Напротив входной двери находилась другая дверь, она была тоже приоткрыта. Я толкнул ее коленом. Она вела в небольшую ванную комнату. В ванне лежал американский увеличитель «Дерст» и прочие фотопринадлежности, бумага и куски пластиковой ванночки. Все это, казалось, специально было поломано.
Я не обнаружил ни одного снимка ни в комнате, ни в ванной. Валявшиеся на полу обрывки бумаги были сценарием к какому–то фильму. Я прочел несколько из них. Фильм предназначался только для совершеннолетних.
У покойного Альфонсио было много дорогой и элегантной одежды. Я не стал тщательно изучать его гардероб. Я боялся, что меня арестуют, и мне надо было предупредить Мемфис Шарль. Я достал свою шариковую ручку, чтобы набрать ею номер, но внезапно меня охватило сомнение. Я не хотел расстраивать малышку, кроме того, я не был абсолютно уверен в том, что меня действительно упрячут в тюрьму. В конечном счете я набрал номер Станиславского. Я мог бы позвонить Хейману, чтобы рассказать ему то, что собирался, но меня остановила мысль о его журналистском нюхе. Пусть сам выправляет свою лодку и не топчет мои клумбы (если вам понятно мое выражение).
Храбрый портняжка был очень возбужден, сообщая мне о том, что произошло у меня: хождение взад– вперед полицейских и его подозрение, что они арестовали «вашего друга журналиста». Он спрашивал, что со мной случилось, где я нахожусь и прочее. Мне пришлось перебить его, так как впереди у меня не было вечности. Я надеюсь, что не слишком обидел его.
– Если я не позвоню вам завтра до полудня, – объяснил я, – то позвоните по этому номеру в отель и попросите мадам Малон. (Под этим именем мы с малышкой зарегистрировались в отеле.) Скажите мадам, что я в тюрьме и что я ей советую пойти в полицию.
– Вы в тюрьме, господин Тарпон!
– Нет, пока нет, – сказал я, – но это может случиться. Я объясню вам все завтра или послезавтра, а может быть, еще раньше. Сейчас у меня нет времени, извините меня. Итак, вы ей скажите, что я ей советую пойти в полицию, но если она предпочитает уехать на каникулы, то я о ней ничего не скажу.
– Я записал.
Он повторил все, что я сказал, и обещал все передать. Я поблагодарил его, еще раз извинился и прервал связь. Не успел я отойти от аппарата, как появился Коччиоли.
С ним был еще один полицейский в штатском, которого я раньше никогда не видел и который поморщился, увидев труп и бардак в комнате. Третий полицейский, в форме, остался на лестничной клетке. Внизу, разумеется, было еще несколько стражей порядка.
Коччиоли посмотрел на меня, устало покачав головой. Он не был сердит, скорее, он был грустен, хотя у него были некоторые основания дуться на меня. Его волосы стали заметно короче, должно быть, они обгорели, когда опереточные пропалестинцы атаковали «ситроен», а парикмахеру только осталось их уложить. Кроме того, вместо вчерашнего пластыря на носу у Коччиоли был пластырь на щеке. Его правая рука была перевязана. Он перехватил мой взгляд.
– Этот идиот мясник, – сказал он. – Он принял меня за одного из тех, кто напал на вас. Я тоже принял его за одного из них.
– Сожалею, – вздохнул я.
– Это не ваша вина.
Он сказал это не слишком убежденным тоном и устало посмотрел на меня.
– У меня к вам множество вопросов, – добавил он. – Это меня утешает.
– Я не уверен, что у меня есть на них ответы.
– Мы поищем их вместе.
Я пожал плечами. В квартиру осторожно вошли еще несколько полицейских. Судебный эксперт вынес заключение, что убитый в самом деле мертв и что, вероятно, был убит ножом – одним словом, подтвердил все, что было очевидно. Из ванной комнаты донесся голос другого полицейского, обнаружившего фотопринадлежности и позвавшего Коччиоли.
Когда Коччиоли вернулся в комнату, то, к моему великому удивлению, предложил мне спуститься вниз. На углу улицы был бар, и мы направились туда. Недавно я сделал открытие, что никогда не стоит упускать случая поесть, потому что неизвестно, когда может снова представиться такая возможность. Я заказал пива и горячий сандвич с сыром и ветчиной. Коччиоли попросил кофе. В течение минуты или двух он задумчиво помешивал кофе ложечкой.
– Расскажите мне о вашей жизни начиная со вчерашнего вечера, – сказал он наконец. – В общих чертах. Если я захочу уточнить, я скажу.
– Вы не поверите мне, – вздохнул я, откусывая кусок сандвича.
Он посоветовал мне не быть пессимистом, и я объяснил ему, что меня схватили неизвестные лица, как он это сам видел, и что я не успел даже разглядеть их, так как меня оглушили, и что я пришел в себя, услышав выстрелы.
– Выстрелы?
– Я был привязан к кровати в комнате, – сказал я. – В изолированном доме.
– Откуда вы знали, что дом изолирован?
– Я узнал это позже. Все по порядку.
Он кивнул. Я продолжал:
– Когда мне удалось высвободиться, выстрелы прекратились. Была поздняя ночь, но я не могу назвать точное время, так как мои часы остановились.
– Как это удобно! – процедил сквозь зубы Коччиоли.
Я промолчал.
– Я вышел из комнаты, обошел весь дом и обнаружил двух убитых.
Коччиоли чуть не поперхнулся кофе. Он выругался.
– Еще двое убитых? Кроме Альфонсио?
Я утвердительно кивнул.
– Дом был пустой, – объяснил я. – Только два трупа.
Я рассказал, что я обыскал трупы, и что одного звали Карбоне, а другого Форд, и что, по–видимому, они
