здании вокзала. Через некоторое время они появились оттуда с билетами в купированный вагон. Сантьяга, посмотрев на Максима, сказал:
— Я понимаю, что ваша одежда — это последний писк моды борцов с тиранией, но давайте подберем вам что-нибудь не столь вызывающее.
Они прошли в магазин готового платья, расположенный недалеко от привокзальной площади и быстро подобрали подходящий костюм, превративший Максима во вполне приличного молодого человека, по виду — служащего среднего ранга одного из учреждений в столице, приезжавшего по делам своего ведомства. Именно так держать себя и посоветовал ему Сантьяга.
Когда они вернулись на станцию, то он поразился преображению своих спутников. Их одежда ничем не отличалась от местной. Все были одеты достаточно респектабельно, походя на чиновников, промышленников или дельцов среднего ранга, достаточного чтобы с одной стороны, не привлекать к себе повышенного внимания, а с другой стороны — вызывать достаточное почтение окружающих. Их оружие куда-то исчезло, а на земле стояло два добротных чемодана.
Подошел поезд, и они вошли в вагон, заняв три рядом расположенных купе. Максим разместился в среднем вместе с Сантьягой, Кортесом и Францем. Дамы заняли левое купе, а остальные — правое. Вскоре поезд тронулся, и проводник прошел по вагону, собирая билеты и разнося постельные принадлежности. Потом он принес чай. Затем прошел по вагону, принимая заказ на обеды, которые уважаемым пассажирам доставят из вагона-ресторана. Потом он еще раз прошел, собирая пустые стаканы. Когда он наконец угомонился, Максим пожалел об этом. Потому, что опять начался дотошнейший допрос о положении дел в стране, об обычаях, привычках и нравах людей из разных слоев общества, об экономике, географии, о быте и множестве никому не нужных мелочей. Допрос продолжался до самого вечера с перерывом на обед, который Максим угрюмо и тщательно пережевывал, стремясь растянуть возникшую паузу как можно дольше.
Мимо окон тянулся серый унылый пейзаж. Было видно, что дорогу заново отстраивали, и хотя прошло уже немало лет, но по бокам железной дороги то и дело встречались отвалы земли, покореженные рельсы и обгорелые шпалы. Лесов было немного, а те которые встречались, удивляли своей чахлостью и низкорослостью. Похоже, леса выгорели дотла во время боевых действий, а потом никто не занимался их восстановлением. Что выросло то и выросло. Иногда лес представлял собой груды обгорелых бревен, между которыми торчали чахлые кривые деревца. Кое-где вдали виднелись деревеньки — с десяток вросших в землю домишек с просевшими крышами подслеповато смотрели окнами, затянутыми чем-то, похожим на полиэтиленовую пленку, посеревшую от времени. Было видно, что стекло — это дефицит, который так и не добрался до здешних мест.
Время от времени поезд, не останавливаясь, проскакивал маленькие городки и поселки. Дома в них были, в основном одноэтажные. Редко где виднелись двух или трехэтажные строения. Стены и крыши были покрыты копотью, а и без того серое небо пятнали буро-серые дымы, тянущиеся из печных труб.
На редких остановках перрон заполняли местные жители, торгующие всем подряд, начиная от квашеной капусты и пирожков и кончая одеждой и музыкальными инструментами. Было заметно, что для многих из них торговля является единственным источником существования. В одежде преобладали серые и темно-коричневые тона, и только изредка встречались ярко-черые и темно-синие расцветки. Других цветов не было. Путешественники обратили внимание на сероватый цвет кожи, впалые щеки, осунувшиеся лица и голодные глаза людей за окном. Было видно, что экономика находится на низком уровне и страна до сих пор так не оправилась от последствий войны.
Путешественники не знали, что делается в общих вагонах, а лишь могли предполагать, основываясь на виденном за окном. Но ни у кого не возникало желания пойти и проверить собственные предположения. В их вагоне царило если не роскошь, то благополучие. Чистые полки, столики и пол, который проводник протирал каждый час, белые занавесочки на окнах, цветы в вазах на стенах прохода, белоснежное сухое белье, выданное проводником, неплохой выбор блюд и их хорошее качество, и даже самодовольная расплывшаяся физиономия проводника говорили, что здесь обитают представители пусть и не очень высокой, но все-таки элиты. А угодливость во всем облике проводника при общении с пассажирами говорила о том, что это место хлебное и единственное чего он боится в жизни — это потерять свое место и оказаться среди обычных граждан этой несчастной страны.
Время от времени на пассажиров и проводника нападал приступ коллективного помешательства, и они начинали, захлебываясь слюной от восторга, с горящими от верноподданнических чувств глазами орать дифирамбы в адрес Огненосных Творцов, клянясь им в своей преданности и понося врагов нации, к которым относились и выродки, и хонтийцы, и множество других неопознанных путешественниками. Во время первой такой вакханалии Максим объяснил, что это результат действия повышенного уровня излучения, и путешественники сразу набросили морок, чтобы все окружающие слышали рвущиеся из их купе такие же вопли, клятвы и верноподданнически рев.
Пережив такой послеобеденный пароксизм, Кортес приступил к дальнейшему, как он выразился, «потрошению несчастного Мака».
После второго перерыва, на этот раз на ужин, разговор зашел уже о его планах. Идею уничтожить башни и Огненосных Творцов все одобрили. Но возникло два вопроса: — как найти Центр, и как найти самих Огненосных Творцов, которые, в отличие от нормальных правителей, предпочитали анонимность. Никто из тех, кого знал Максим, ничего не знали о них и никогда не видели. Было очевидно, что такая анонимность неспроста, и что принимаются серьезные меры по ее поддержанию. Поразмыслив, Кортес сказал:
— Я полагаю, высшие чиновники государства должны знать их резиденцию. Страной нельзя управлять по телефону. А сами Огненосные Творцы не будут ездить по своим чиновникам. Это противоречит здравому смыслу и подрывает их престиж. И, кроме того, тогда их, пусть не зная, кто они на самом деле, будет знать множество народу — от простых охранников и секретарш до чиновников разного ранга. Так что установим наблюдение за руководителями министерств. Где-то проколются.
Стемнело, и все начали укладываться спать. Кортес, улегшись на полку и закинув руки за голову, некоторое время смотрел в потолок, а потом спросил:
— Скажите, Максим. А потом? Какие отрасли нужно будет развивать? Что нужно для нуль- передатчика?
— Мощный источник питания, вакуумированная спиральная антенна определенной конфигурации и несколько полупроводниковых приборов. Вы знаете, что такое полупроводник?
— Конечно, — невозмутимо ответил Кортес. — Это один проводник на два вагона.
Утром после завтрака Максим решил, что теперь его очередь, и вывалил на них кучу вопросов относительно вчерашних событий. Внимательно их выслушав его спутники переглянулись и Сантьяга, немного помолчав, сказал:
— Видите ли, Максим. Наш мир несколько отличается от вашего. Вы пошли по пути технологического развития и научного, точнее приборного изучения мира. Как я понял, ваши ученые работают только с тем, что можно объективно, то есть независимо от человека, зафиксировать. У нас тоже есть и технологии, и приборные исследования. Но помимо этого мы активно развиваем то, что в ваших сказках называется магией и волшебством. Мы умеем, например, накидывать морок, и тогда все окружающие, в том числе и приборы, и средства видеонаблюдения, видят не то, что есть на самом деле, а то, что им показывают.
— Я думал, что это простой гипноз.
— Простого гипноза не бывает. Гипноз — это достаточно сложная и тонкая штука. Но морок — это не гипноз. Просто на поверхности какого-то объекта, на который накидывается морок, создается изображение другого объекта. И все видят его. Понимаете. Это экономит силы и не требует постоянного контроля всех вокруг, как при гипнозе. Ведь вы можете, например, внушить окружающим, что вы — дерево. Но снайпер, находящийся от вас на расстоянии километра будет видеть вас. Хотя бы потому, что вы не подозреваете о его присутствии и поэтому не гипнотизируете его.
— А что вы показали вчера на мосту?
— Воздух. Мы накинули морок невидимости, и световые лучи, скользнув по этой оболочке, возвращались на свой путь. И нас никто не видел.
