Они высоко чествовали сестру рудокопа, способного понимать язык номов, которая к тому же совсем не походила на местных низкорослых темноволосых женщин. В ней многие угадывали женщину Пелессов, черты горцев, с которыми рудокопы в былые времена жили в мире и дружбе. Сам граф также не спускал с нее глаз. Тайя, как всегда, отставала, хотя нынче ей не приходилось нести припасов или пробираться через густой бурелом.
Но порой, как догадывался Вин, девушка намеренно замедляла шаг: у нее ведь был постоянный собеседник, и она нередко разговаривала шепотом со своим духом подальше от чужих ушей, чем еще больше изумляла рудокопов, замечавших ее невнятное тихое бормотание в одиночестве.
Утром седьмого дня, едва караван двинулся с места ночной стоянки, пришлось устраивать непредусмотренный привал. Вин поспешил пробраться между вереницей мулов к шедшим впереди проводникам-рудокопам, сгрудившимся в кучу. Его уже опередила Лисса. Девушка растолкала мужчин в разные стороны и упала на колени перед бледным бессознательным телом брата, покоявшимся на земле.
- Он свалился без чувств, - ответил Ортек на немой вопрос релийца. Черноморец также был отстранен от тела брата обеспокоенной тайей, которая ощупывала лоб, щеки и руки Дугласа. - Сегодня он был бел как снег, но не стал возражать или жаловаться, когда я решил прибавить шагу. А потом… так внезапно… Но он дышит, я думаю вскоре он придет в себя.
Вин поглядел на испуганное лицо Лиссы. Девушка колдовала над неподвижным телом.
Ее старания не пропали даром - вскоре рудокоп открыл глаза и приподнялся на локте над землей. Хошиен протянул ему флягу с чистой водой. Дуглас жадно припал к прохладной жидкости. Он встал на ноги, опираясь на плечо сестры, и отошел к большому камню, осколку гор, лежавшему недалеко от дороги и содержавшему в себе полтора человеческих роста. Дуг оперся об его шершавую пыльную поверхность спиной, вновь прикрыв глаза. Вин и Ортек не отходили от товарища ни на шаг, но в их сторону то и дело метался порой испуганный, порой ненавидивший взгляд Лиссы.
Рудокопы в это время по приказу командира распрягали животных.
- Это не может быть конец, - прошептала Лисса, склонившись над слабым братом. По ее лицу текли слезы. - Дуглас, Дуг! Они забрали Ныша, а теперь хотят уничтожить и тебя. А обещали ведь спасение и избавление…
- Подожди меня провожать в море, - слабо ответил Дуглас. - Я немного отдохну и продолжу путь.
- Ты совсем без сил. Почему они тебя не исцелили, раз считают себя всемогущими?
Почему? - навзрыд вопрошала девушка, но Дуглас лишь тяжело сглотнул слюну и громко задышал. - Ланс говорит, ему поможет водяная лилия, - Лисса подняла глаза на стоявших рядом мужчин. - У нее резкий запах и большие цветы. Ортек, ты должен знать это растение, - ее приказной тон возымел действие, и черноморец быстро отошел в сторону, расматривая под ногами редкую траву. Он двинулся по каменистому спуску к далекой реке. Вин неодобрительно поглядел ему в след.
Отыскать на этой пустынной скалистой тропе нужное лекарство было невозможно, и черноморец мог лишь заблудиться или в бесполезных блужданиях соскользнуть с крутого обрыва в пропасть.
- Сарпион бы сумел облегчить его боли и страдания, - произнес пират. Он был удивлен столь резким речам девушки. Он тоже переживал о пропаже дракона, который, по-видимому, сбежал из Рохно в испуге перед столь многолюдными каменными постройками, но не следовало же в этом обвинять всех жителей Рудных гор, которые оказали путешественникам радушный прием.
- Не волнуйся, Лансу тоже многое по силам, - язвительно ответила Лисса. - А ты, я вижу, уже соскучился по колдунам и… колдуньям. Ты знал, ты знал, что ожидает смертника, променявшего быструю смерть на мучительное существование.
Знал и посмел предложить ему такой конец! - обвиняющее и в тоже время молящее, жалобное выражение ее карих глаз заворожило пирата.
Он не мог не предполагать о предстоявших муках, подумал про себя Вин. Ведь его могло ожидать такое же наказание. За пиратство морийский государь приказывал рубить преступникам головы или отправлять на каторгу, и тогда единственным спасением для обреченного узника была это старинная традиция. Он знал и видел, что пришлось пережить тем, кто избрал подобный путь. Но жизнь всегда лучше, чем смерть… Так считаешь, пока тебе неведомы страдания и лишения. Он отвел взор от ее красивого лица, испачканного пылью и слезами, лишь когда к ним подошел юный рудокоп, державший под узды мула. Юноша обратился к спутникам, но никто из них не понял сказанных слов. Он оставил мула, со спины которого были сняты полные тюки и закреплено удобное седло, а затем отошел к своим сородичам.
- Я приму их предложение, - после долгого молчания тихо произнес Дуг. Видимо, солнечный свет причинял ему боль, он прикрыл глаза ладонями. - Мы двинемся дальше по дороге. Время поджимает. Я поеду на нем, - Дуглас попытался встать, и был подхвачен с обеих сторон Лиссой и Вином, которые помогли ему забраться в седло.
Рудокопы не сразу продолжили путь. Некоторое время пришлось разыскивать черноморца, спустившегося в овраг, располагавшийся за высокой грядой, по которой тянулась узкая тропа. Хошиен объяснил своим спутникам, что дорога проходит в стороне от селений горняков, находившихся на западе в лоне гор. Ею пользовались лишь пастухи, перегонявшие скот с горных пастбищ в речные низины. Но каравану вскоре предстояло свернуть на закат. Город Орне, куда они держали путь, лежал в нескольких днях перехода. Их ожидала самая тяжелая часть пути: пологая дорога должна была смениться густым ельником и опасным подъемом по острым скалам, за которыми лежала Долина Воды.
Бледный вид Дугласа, который отныне ехал верхом в конце вереницы мулов, вызывал тревогу и опасения у всех, но сам рудокоп на вопросы и озабоченные взгляды лишь улыбался. Хотя походило, что даже эта улыбка давалась ему с мукой и болью. Лисса не отставала от брата. Она не выпускала из рук его слабую ладонь, как будто своим присутствием и прикосновением могла передать ему часть силы и здоровья.
Ортек брел с поникшей головой: как только отряд свернул в темный лес, черноморец не поднимал глаз от земли, разыскивая в зелени под ногами знакомые целительные травы и корешки. Его поведение передалось и молодым горнякам. За один день они насобирали большую охапку цветов, стеблей и листьев всевозможных растений, каждое из которых, по их мнению, должно было помочь Дугласу.
Обвинение застыло в глазах тайи. Поначалу, Вину казалось, что девушка злилась лишь на него. И он стойко переносил ее укоры и насмешки, понимая, что вспомнить все, что произошло за долгую дорогу по болотам в летнюю жару, ему было пока не дано. Он знал, что подался уговорам колдуна отправиться к морю - к морю, по которому он скучал, которое снилось ему по ночам и перекатывалось волнами в его гудящей от зноя голове. Пират считал, что затуманенное сознание было вызвано слишком долгим нахождением на суше - ведь как у крестьянина в первый раз на волнах порой начинается морская болезнь, так и бывалый моряк может грезить о покачивании по бурной воде наяву. Для него прошедшие дни вставали как смутный сон. Он помнил привалы и ночевки на болотах, дорогу, которая не менялась день ото дня, но чаще всего у него перед глазами являлись синие глаза далийской графини. А Лисса? Что делала она в это время? Графу порой казалось, что девушка оставила своих друзей, и он очень по ней скучал. Лишь при спуске по реке он понял, что она всегда была рядом, а он совсем позабыл об этом. 'Но, конечно, река излечила его', - наивно полагал пират, а иные мысли, что иногда приходили ему на ум, в которых виновниками его забытья являлись колдуны и их чародейство, прогонялись прочь.
Холодность еще сильнее ранит сердца женщин, чем увлечение кавалера другой красавицей - так говорили светские дамы на релийских приемах. Уж лучше отказать словами и презрительными взглядами, чем ответить равнодушным молчанием. Граф де Терро редко следовал этим советам, ибо не имел времени на любовные интриги и заигрывания, сразу переходя к действиям, которых несомненно желали и предвкушали его возлюбленные. В конце концов, в портовых домах редко встретишь воспитанную барышню, все больше милых сговорчивых девиц. Граф уже знал женщин всех занятий, родов и запросов. Они сами его выбирали, покоряли и оставляли, в этом не было ни капли горечи или сожаления. Но нынче ему следовало признаться, что он совсем поглупел в обращении с дамой. А разве Лиссу можно было назвать дамой?! Она всегда называла себя тайей, то есть дочерью Тайры, а дамы, по ее мнению, проводили жизнь среди нарядов и слуг. Вин усмехался столь крайнему суждению, которое было далеко от истины. Но в устах Лиссы даже безрассудная фраза звучала как неоспоримое доказательство, и ей не нужны были иные аргументы и
