врага. Кому это нужно? Мне? Вам? Знаете, наш коллектив отверг забастовки. Мы работали и работаем. Но так тяжело на сердце, что даже домой не хочется идти. Посмотрите на лица рабочих — какое подавленное у всех настроение. Я думаю о беженцах, точно о родных — и армянах, и азербайджанцах. Это никому не нужное переселение будоражит людей и там, и здесь. А выход, по-моему, один: пусть власть наша твердо скажет: товарищи, остановитесь, оглянитесь! Вам нечего делить. Подумайте о детях ваших, которым жить на этой земле. Жить рядом.
В Нагорном Карабахе арестовали одного из лидеров движения «Крунк», директора Степанакертского комбината стройматериалов М. Манучарова. Вместе с ним арестованы десять его пособников.
— Эти люди превратили комбинат строительных материалов и бюро гражданского обслуживания в источники нетрудовых доходов, — сказал заместитель Генерального прокурора Союза ССР А. Ф. Катусев.
— Степень вины каждого будет установлена судом. На сегодняшний день имеется достаточно доказательств для предъявления им обвинения в хищениях. Не могу не подчеркнуть: Манучаров и сообщники добывали деньги на людской скорби, похищая дорогостоящие стройматериалы, получая взятки за установление надгробных памятников. Их кредо предельно безнравственно: «Если хочешь разбогатеть, используй горе народное».
Какими же рублями измерить слезы и горе беженцев? Кому мы предъявим этот счет?
Верховный Совет СССР призывает трудящихся Армении и Азербайджана проявить мудрость и выдержку, перешагнуть через взаимные обиды и обвинения.
Услышат ли люди эти слова? Услышит ли Кубинка?{3}
Узкая, грязная улочка. Вросшие в землю домишки, подслеповатые окна, пристройки, надстройки. Иные висят на подпорках прямо над тротуаром, как большие скворечники. С улицы к «скворечнику» поднимается крутая лесенка.
Почти у каждой калитки крутится детвора.
— Кому чурек? Чурек кому?
Теплые лепешки, только что из печи, под руками — в картонной коробке, на бумажной мешковине.
— «Мальборо» надо? Водка надо? — торопится вдогонку другой пацаненок, совсем малыш, видно, и в школу еще не ходит. Услышав «нет», беспечно возвращается к друзьям. До следующего прохожего.
— Пиво надо? «Мальборо» надо?
Дети играют и работают, старательно исполняя заданный взрослыми урок. Представляет ли город все последствия этого открытого урока, который день за днем дает Кубинка? Клубятся и распадаются стайки молодых людей, заросшие личности томятся у перекрестков… Каких покупателей поджидают они? Что предлагают?
Забастовки, мы знали, бывают там, за рубежом. Слышали, как мужественно держались английские шахтеры, французские докеры, как власти разгромили сопротивление американских авиадиспетчеров… Бывали, мы знаем, стачки у нас. Раньше. В учебник истории вошла, к примеру, морозовская. И бакинская начала прошлого века, когда была принята знаменитая «Мазутная конституция», защищавшая права рабочих-нефтяников.
«После Октябрьской революции, создавшей пролетарское государство, забастовка потеряла смысл как средство борьбы за интересы рабочего класса», — утверждает одна энциклопедия. «Забастовка, стачка, — одна из основных форм классовой борьбы пролетариата в капиталистических странах, заключающаяся в коллективном отказе продолжать работу на прежних условиях», — дополняет вторая.
Но чьи же интересы отстаивала бакинская забастовка 1988 года? И какой она была согласно ученой классификации — политической или экономической? Частичной или всеобщей? А может, это была «забастовка скрещенных рук» или «забастовка' усердия'»? Жизнь разбила умозрительные схемы.
…Словно на рабочую смену, стекались людские потоки к площади имени Ленина. Тут и там среди кишащей толпы шесты с названиями заводов, фабрик, вузов. Вокруг сбиваются свои. Разгар рабочего дня, в цехах — пусто, а здесь едва протолкнешься.
— Что вас привело сюда? — спрашивал я.
Случалось, отвечать не хотели. Но чаще охотно вступали в разговор. Напоминали о своих конституционных требованиях — Нагорный Карабах, демонстративное противопоставление руководства автономной области республике, незаконное строительство в заповедной зоне — Топхана. Знали, сколько их завод не выпустил холодильников (кондиционеров, ламп, буровых задвижек, ботинок и т. д. — по профилю предприятия). Говорили об этом легко, и мне подумалось, что наши подсчеты потерянных миллионов рублей таких людей, в общем-то, мало трогают. Но чего они добивались, коротая ночи у костров, скандируя лозунги о Карабахе и заповедной Топхане, которые поначалу заглушали все остальные? За ними постепенно прорезались и другие голоса. В одном из списков требований, поступивших в ЦК Компартии республики, было свыше 200 пунктов. Распределение квартир. Поступление в вузы. Экология… Можно добавить еще: в объединении «Азэлектромаш» возмутились, почему председатель совета трудового коллектива — главный инженер. Совсем недавно сами же выбирали… Или заставили выбрать? Теперь совет возглавил рабочий. На почтамте забастовщики потребовали, чтобы рабочая столовая была открыта и во вторую смену. Что, казалось бы, проще? Неужели и для этого нужно бросать сумку почтальона? Неужели начальники, профсоюзы, народный контроль, партийные комитеты, наконец, не могли сами подумать о жизненных нуждах людей? Или кто-то умело спекулировал на действительных трудностях, национальных чувствах, патриотизме?
На машиностроительном заводе имени лейтенанта Шмидта мне рассказали о двух рабочих, известных своим добросовестным отношением к делу. У обоих большие семьи, и наши станочники даже прихватывали время после смены, зарабатывая в 2–3 раза больше среднего. Во время забастовки и один, и другой боялись включать станок. И не досчитались по двести рублей. А в целом по заводу рабочие потеряли только на зарплате 213 тысяч рублей. Вычтем еще потери из фондов социального развития и материального поощрения, штрафы за сорванные поставки. И получим итог забастовки для одного рабочего коллектива — потеряли 1370 тысяч рублей, 91 квартиру. А на очереди — 750 человек.
Обычно по воскресеньям в Баку работают 49 предприятий с непрерывным технологическим процессом. В это воскресенье ожили свыше 100. Часть заработанных средств трудовые коллективы перечисляют в фонд беженцев. Повсеместно идет сбор одежды, обуви, посуды. В Баку открыты десятки сборных пунктов.
Один из них расположился в Доме культуры строителей. Вдоль всего фойе протянулись столы с яблоками, мандаринами, бутербродами. На втором этаже добровольные помощники разбирают одежду, детскую, взрослую — мужскую и женскую. Понимаешь: это выражение людского участия, милосердия.
Худенькая молодая женщина прижимает к груди свертки. Ее зовут Азиза. С мужем Фазилем и детьми они бежали из Масисского района Армении. За юбку матери держатся двое — мальчик лет пяти и трехлетняя девчушка.
— Вы вернетесь назад, когда обстановка улучшится?
— Йох, йох, йох, — дрогнул голос Азизы Исмайловой. — Нет, нет, нет.
В цехах я видел списки тех, кто перечисляет свои деньги беженцам. Азербайджанские, русские, армянские, украинские фамилии.
Вчера с утра работали все предприятия. Но к середине дня обстановка в городе вновь обострилась. Толпы на улицах перекрывали движение. В разных местах возникали стихийные митинги и стычки. Я видел, как двое русских солдат вместе с милиционером — азербайджанцем уводили от не помнившей себя толпы пожилую армянку. Ее усадили в холле гостиницы «Баку», и она сидела, будто окаменев, потерянно опустив голову. Видел, как бесновались небритые парни у подъезда обувной фабрики — им преградили путь солдаты. Видел колонны с черными флагами, от которых шарахались прохожие и прижимались к бровке машины… И наша, признаюсь, прижалась тоже. Перед этим мы толкнулись в один переулок, второй, третий — не проехать. Всюду людские толпы. Наконец Акиф, водитель корпунктовской машины, ас, махнул рукой: «Все,
