будто так и надо, что на моем диване сидит красноволосый норвежец и ведет светские беседы. По-русски, кстати сказать, он говорил без акцента.
Я смотрела на него и думала: вроде бы он все понимает, вроде бы мы его понимаем — а чувствуется, что иностранец. Сколько я их видела, столько удивлялась: никогда с русским не спутаешь. Причем русский может быть тамошний, то есть лет пятнадцать прожил, и все равно родина въедается так, что хоть шкуру целиком меняй. Все иностранцы какие-то неземные, не от мира сего, другого слова нет. Всегда улыбаются, причем не так, как мы — у них глаза теплеют. А когда натыкаются на проблему — расстраиваются, как дети.
А мы вечно глядим как звери, загнанные в угол. Пусть даже угол этот в золотой клетке, все равно он угол. И все равно мы в него загнаны. А на иностранцев ничего не давит. Из-за этого они порой кажутся слишком поверхностными, а русские — натурами, подверженными сильным страстям. Не так. Просто мы вечно озабочены. А они — вечно знают, что у них нерешаемых проблем нет.
— Наташа как рада будет, — вздыхала Елена Петровна. — Она очень хотела, чтобы Глеб на русской женился. Да и мы, чего греха таить…
— А ваш отец, Глеб? — спросила я.
Он усмехнулся:
— Мой отец сам женат на русской. — Помолчал. — Он не вмешивается в мою личную жизнь.
Мой дурак прокашлялся.
— Вот что… Ты мне скажи — ты Глеб или Олаф? На самом деле? По документам?
Он еще удивляется, чего я его дураком называю! Ведь тридцать раз объяснила: Олаф он, Олаф. Так нет, обязательно надо бестактный вопрос задать! А все оттого, что считается, будто женщина ничего умного сказать не в состоянии, непременно перепроверить нужно.
— Олаф, — согласился наш гость, к счастью, не обидевшись. — Глебом меня дома зовут. И здесь, в России. В госпитале, — он улыбнулся, — я Глеб Иванович. А что фамилия… Думают, что я еврей. Здесь почему-то принято считать, что хороший врач обязательно евреем должен быть. И любая нерусская фамилия — еврейская.
— Ну хорошо… Глеб. Так вот, Глеб. Есть одна загвоздка. Ты человек умный, должен понимать. Оно, конечно, законом разрешены браки с четырнадцати, только мы против.
Дурак-то дурак, а умный! Молодец, однако, сразу к делу. И как сказал, а? Коротко, не обидно, но твердо. Ну, на самом деле мужик у меня неглупый, положа руку на сердце. Я на него положиться всегда могу.
— В следующем году ей восемнадцать будет — тогда милости просим, — веско закончил муж.
Юлька прокраснела, кажется, до костей. Не выдержала, убежала на кухню — краснеть там. А Глеб посерьезнел.
— Неприятно, — признался он. — Дело в том, что мой российский контракт через три месяца заканчивается. И я еду во Францию. На год. Конечно, я бы хотел, чтобы Юля поехала со мной. Не будучи моей женой, она получит визу только на две недели.
Муж крякнул недовольно. На пороге возникла Юлька, и на моське у нее ясно было пропечатано: не разрешите — без вашего ведома распишусь и все равно уеду. Ну да, конечно, тут я ее как нельзя лучше понимала: во Францию хочется. И не в романтике дело, а в том, что больно много в этой самой Франции предприимчивых француженок.
— Юля, между прочим, учится, — заметил мой дурак. — Первый курс заканчивает.
— Знаю, — кивнул Глеб. — Мы обсудили эту проблему. Я могу помочь ей перевестись в один из парижских колледжей. Это не университет, конечно, но кое-что. И есть возможность получить практику в одном из Домов Моды. А доучится она в Бергене. Это даже лучше — если она захочет сделать карьеру, норвежский диплом позволит ей быстро найти работу. С российским дипломом возникнут сложности, ей придется сдавать квалификационный экзамен, причем на норвежском языке. Проще сразу учиться там.
Мой дурак разинул было рот, чтоб возразить, но я успела его опередить:
— Глеб, поймите, это так неожиданно… У вас, конечно, все давно обдумано и решено, но мы только недавно узнали о вашем существовании и… планах… эээ… словом, нам надо привыкнуть и подумать.
— Разумеется, — Глеб не стал развивать тему.
Ну конечно, он нам понравился. Да не то слово — понравился! Я думала, что Юлька наконец-то нашла стоящего ее мужчину. Как он твердо сказал, что намерен жениться… И так отстаивал свою позицию! Мой дурак, правда, шипел вечером, мол, мог бы и подождать, раз так любит, но я ему все объяснила: это не Ваня, каких на десяток трое. Таких, как Глеб, — единицы. Ну кто еще согласится жениться на русской, да еще и помогать ей сделать карьеру! Тут, конечно, я про себя думала, что никакой карьеры Юльке не понадобится, закончит институт или колледж и займется семьей. Детишки пойдут — какая уж там карьера!
Гости разошлись не поздно, часов в восемь вечера. Юлька хвостом махнула и укатила с Глебом в какой-то студенческий клуб. Нет, чтоб матери после гостей помочь уборку сделать… Ну ладно, ладно, я понимаю. Сама молодой была. Когда еще девке погулять, как не сейчас? Еще намучается, когда свои детишки пойдут. От них не убежишь и не отдохнешь, даже когда они взрослые или в отъезде, все время о них думаешь, беспокоишься, все ли в порядке.
А мой дурак шатался по квартире и путался у меня под ногами, мешая убираться. Пришлось на него прикрикнуть — пусть займется чем-нибудь, если помочь не может. В кои-то веки рада была бы, если б на диван с газетой или своим футболом завалился, так нет — продолжал маячить тенью в коридоре. На очередной мой вопрос «в чем дело» рявкнул:
— Черт-те что! — и ушел в свой кабинет.
Комнат у нас четыре, одну занимает Юлька, одну — гостиная. Мы с мужем спим, разумеется, вместе, поэтому еще одну комнату выделили ему под рабочий кабинет. А что? Он у меня деятель такой, что иногда на выходные какие-то свои проекты домой берет. Сидит за компьютером, тихо ругается и гоняет игрушечные машинки по экрану, пешеходов давит. Это он называет «работать». Ну и пусть. Зато не пьет.
Мыла посуду, мой дурак опять приперся. Уселся между холодильником и подоконником, вздохнул:
— Черт-те что! Облазил всю Сеть — нигде нет ничего дельного про Норвегию!
Я удивилась.
— Стыдно же! — воскликнул он. — Он про нас все знает, а мы… Я вот, к примеру, знаю только, что там холодно и фьорды. Черт-те что, — повторил он. — Завтра у ребят на работе спрошу, может, кто что посоветует. — Собрался уходить, на пороге кухни обернулся: — Где Юлька его подцепила? Она ж ни к Норвегии, ни к медицине — ну никаким боком.
— В МГУ, — ответила я. — На дискотеке. У Ваньки там приятель учится, достал два билета. Пришли, а Ванька вместо танцев выяснял, как ему с геофака перевестись. Юлька соскучилась и углядела Глеба. Вот и все, собственно.
— Молодец. А Ванька дурак, — одобрительно сказал муж и отправился спать.
Ох, какой фурор я произвела на следующий день на работе! Девчонки слушали, раскрыв рты, даже Любка из бухгалтерии пришла. Ну еще бы, каждый день, что ли, кто-то дочь за норвежца выдает. Танька сконфузилась из-за своего датского, покопалась в библиотеке, принесла мне несколько наших журналов и распечатки из интернета — про нашего-то красавца.
Вот уж действительно Юльке повезло! Я сама млела. Зятек-то у меня будет, думаю, уникальный. Вундеркинд, вундермен, гений, надежа человечества, врач, которого триста лет назад либо канонизировали бы при жизни, либо сожгли бы в колыбели. В общем, идеальный человек и таких не бывает. Смешно сказать — гордиться начала, что он красный, как подосиновик! Девчонки мои, понятно, ахали и охали, завидовали страшно.
Я-то в этих распечатках, каюсь, маманьку Глебову искала — ну интересно мне было, какая она! Нашла в одной, но там ее почти и не видно, так, кусок прически. Прическа, кстати, самая обычная, гладкая такая. Волосы темно-русые. Роста, думается, как я, только чуточку похудей. Самую чуточку. А если я еще две недели хлеб есть не буду, то и вовсе вровень станем.
А Юлька на пару с моим дураком день и ночь зубрила норвежский, совсем с ума сошла девка. Пришлось прикрикнуть, чтоб не сильно увлекалась — а то выгонят ее из института, и ни в какой французский колледж не возьмут, отчисленную-то. И как она себя видит, невеждой рядом с гением? Юлька
