интереса».
На полпути, правда, практически все отрезвели и поняли, что за такое их погонят с работы и отправят по домам с соответствующими рекомендациями. На следующее лето даже не надейся выехать в Европу. Куда проще подпоить начальника экспедиции и уговорить его дать «визу» на посещение могильника. Днем.
А Толик и Наташа остались. Парень довел ее насмешками до такой степени, что девушка решила доказать ему — ничего она не боится. Вообще ничего. В могилу лезть, конечно, не станет, чтоб всю компанию не подставлять, а вокруг пошляться — это запросто. Даже одна не испугается. И дошлялась.
Могильник был старательно опутан всяческими сооружениями, напоминавшими строительные леса. С них-то Наташа и упала. Ее обнаружили рано утром. Она лежала на смертном ложе ярла, и манекен, изображавший мертвеца, обнимал ее. Платье девушки ниже талии было разорвано и испачкано в крови: девственницу Наташу жестоко избили и изнасиловали. Толик ужасался больше всех.
Ее доставили в госпиталь, она пришла в себя только на третий день. А на четвертый уже убежала, выскочив в окно. Она боялась расспросов, и, кажется, немного повредилась в рассудке. Уже в Москве выяснилось, что она беременна. Однокурсники, ранее обожавшие ее, тут принялись травить. Некрофилкой называли. А какая там некрофилия, если в могиле кукла лежала? Наташа забрала документы с факультета.
А еще через два месяца она вышла замуж за норвежского врача.
Я расплакалась, и даже не стеснялась. Наталья держалась удивительно спокойно. Ох, как я представила, что пришлось ей пережить — мороз по коже. И ведь не скажешь по ней… Русская женщина, одним словом. У европейки бы точно крыша съехала. А Толик-то — ведь я его в дом пускала… У, тварь! Мало того, что изнасиловал, еще и избил, и еще в могилу сбросил! Небось и сам слез, уложил потерявшую сознание девушку в объятия манекена. Чтоб потом издеваться сподручней было. И травлю ей в институте устроил, а ведь по чьей вине она забеременела?
Одного я не понимала — сама-то Наташа ведь знала, кто над ней издевался? Что же она не рассказала открыто?!
— Я не видела, — объяснила она. — Он ударил меня по затылку. Я догадывалась. Сплетню про мертвеца, о котором я якобы рассказывала, он придумал, почему я и заподозрила. А молчала… Никто не знает, чем занималась его Тамара в то время? Я вам скажу. Она была секретарем комитета комсомола на нашем факультете. И вызвала меня на доверительную беседу. Не знаю, что ей наплел Толик, но мне она сказала, что добьется моего исключения из комсомола за то, что я распространяю порочащие слухи. Вот так, ни много ни мало. Мама заставила меня забрать документы — она-то понимала, что Толик и Тамара на достигнутом не остановятся. А потом приехал Йон, и в конечном итоге для меня и Глеба все сложилось как нельзя лучше.
Она улыбалась, глядя на Толика, который пытался ее изуродовать… Я поразилась: вот это достоинство!
— Я пришел, чтобы спросить тебя, — строго сказал Йон, глядя на Толика. — Разве ты зверь? Каждый бывает влюблен. Многие готовы на насилие. Но ты же почти убил ее. За что?
— Да просто так! Вот тебе, дураку, не понять — просто за так! За то, что дура и не понимала — я бы для нее все сделал! А она грезила черт знает о чем. Пусть теперь растит моего сына. И пусть вот эта шлюшка знает, — он ткнул пальцем в Юльку, — что будет плодить детей не от одного, так от другого моего сынка!
— Глеб не твой сын, — холодно сказал Йон. — Я знаю это. — Помолчал. — То, что я расскажу, это преступление. Мое преступление. Я не имел права так поступать. Я расскажу. Пусть моя жена и мои дети сами решат, чего я заслуживаю. Потом я пойду в вашу полицию и во всем признаюсь. Но я не позволю бросать тени на имя моего сына. Да, он мой сын. Я сам его зачал. Хотя гены у него не мои. Но он все равно мой сын.
…Девушку привезли утром. Йону позвонил приятель.
Она была очень красивой. Йон даже задохнулся при виде этакой красоты. И не удивился, когда увидел, что ее изнасиловали. Над красивыми всегда издеваются больше. Приятель Йона зашивал ее тщательно, как родную сестру.
Необъяснимо хорошо сохранившийся труп ярла Эйрика Красного занимал и воображение Йона. Он не знал страшных баек, которые сочиняли русские студенты. Но, в отличие от них, он этого мертвеца видел собственными глазами! И мог подтвердить: ни один патологоанатом не смог бы доказать, что этот человек умер тысячу лет назад.
Йон был ученым. Молодым и страстно увлеченным. Правда, тогда он полагал, что ради науки можно переступить через кое-какие моральные запреты. Он раздобыл семенной материал мертвого ярла…
Клетки выглядели так, будто он получил их из банка спермы.
Они были живыми.
Господи, подумал Йон, это же открытие! Если удастся оплодотворить яйцеклетку, получить хотя бы двухнедельный эмбрион, изучить его… Он может получить образцы тканей «бессмертного». Если удастся… Он думал, как уговорить начальство выделить ему яйцеклетку для эксперимента — и тут привезли эту девушку.
Нет, он не хотел ничего дурного. Просто глядя на нее, он решил сделать еще один шажок: добиться не только зачатия, но и подсадить яйцо в матку. Ведь девушка и так могла бы забеременеть… От насильника. По крайней мере, после такого наступление беременности ее нисколько не удивит. А потом он через три-четыре недели предложит девушке сделать аборт. Если, конечно, эксперимент удастся — при тех условиях шансы на успех были ничтожно малы.
Да, он сам подсадил оплодотворенную тысячелетним семенем яйцеклетку. Не мог же он пригласить кого бы то ни было в сообщники, это же преступление! Пусть, если что, пострадает он один.
А девушка, едва придя в себя, сбежала из госпиталя, и тогда Йону впервые стало плохо. Он вдруг подумал, что его опыт мог вопреки всем законам оказаться удачным. За те месяцы, которые он потратил на поиски, он переоценил все свои поступки. И молился только об одном: чтобы девушка сама догадалась сделать аборт, ведь зачем ей нужен ребенок от насильника? Или чтобы эмбрион оказался нежизнеспособным, чтобы произошел выкидыш… Господу, очевидно, было угодно совсем другое.
Он отыскал ее, когда Наташа ходила на пятом месяце. Врачи уверяли, что беременность протекает нормально. Только взгляд у нее был загнанный: друзья затравили насмешками, мол, от мертвеца понесла.
Йон так и не сказал ей, насколько они были правы.
Он прожил десять лет за ту ночь, когда на свет появился Глеб. Стоял потом, держал на руках писклявый комочек жизни с ярко-красным пухом на макушке. И понимал: самое честное будет всю жизнь бережно заботиться об этом малыше. Потому что он ни в чем не виноват. И не должен отвечать за излишнюю доверчивость матери и отсутствие моральных устоев у отца. Да, отца — Йон ему больше отец, чем мертвый ярл.
Если честно, Йон Глеба любил больше собственных детей. А о том, что женился на русской, вообще ни разу не пожалел. Иногда только ему становилось страшно, когда проявлялись странности ребенка.
Он никогда не болел.
Синяки и царапины затягивались в считанные часы. Когда он в детстве порезал палец до кости, рана исчезла за сутки, не оставив шрама.
А мальчик, кроме того, рос вундеркиндом.
И вырос.
Боже мой, думала я, а ведь чувствовала! Чувствовала, что в Глебе есть что-то мистическое. Ну не такой он, как современная молодежь, и все тут! Будто пылал в нем какой-то неугасимый огонь… ой, что-то меня на пафос потянуло.
Но я готова была смириться с чем угодно, пусть даже он инопланетянин — главное, что не сын этого скота Толика.
— Я не хочу, чтобы Глеб когда-нибудь об этом узнал, — тихо сказала Наталья. — Йон, я не осуждаю тебя. Только хочу, чтобы ты по-прежнему относился к Глебу как к сыну. Если мы скажем… Он потеряет семью. Он больше не будет нам верить. Он не должен оставаться один.
