Ну и дела! Я еще должен перед ним оправдываться.
– Это вас не касается. Объясните, как вы сюда попали.
– Перелез через каменную стену со стороны учебного плаца.
– Зачем?
– Не знаю.
Лицо, сперва показавшееся мне спокойным, закаменело в какой-то странной безжизненности. Несмотря на отдельные седые пряди, он не был старым, даже сорока не дашь. И все же при взгляде на него оторопь брала.
– Ну, так что вам угодно?
– Угодно знать, кто вы.
– Не скажу.
Уж не вздумал ли он меня запугать?
Я подступил к нему вплотную.
– Шутки в сторону, иначе вам не поздоровится. Если по той или иной причине не желаете прогуляться в полицейский участок, убирайтесь прочь. Ясно? Я парень не злой, но дурачить себя не позволю.
– Мне глубоко безразлично, позволите вы или нет… – с тоской вырвалось у него.
Я схватил его за руку. Вернее, порывался схватить, как вдруг…
В глазах у меня потемнело. А он всего лишь стиснул меня за горло и прижал мою руку к бедру. Силища у него в пальцах была необыкновенная.
Вероятно, вы догадываетесь, что несмотря на все свое добродушие, я за себя постоять умею. Меня лучше не задирай – потом пожалеешь. О мощи моей грудной клетки и мускулов лекарь из сумбавской тюрьмы накатал целую статью в специальный журнал, но сейчас, в руках этого странного незнакомца, я почувствовал себя куском растаявшего масла, которое хоть по стенке размазывай.
Все также не теряя спокойствия, он постепенно ослабил хватку.
Я сделал глубокий вдох, подобно ловцу жемчуга, вынырнувшему на поверхность.
– Теперь, если желаете, можете меня схватить. Я сопротивляться не стану.
– Больно мне надо хватать вас… А вы, видать, натворили делов, если такой участи ожидаете.
– Завтра утром меня приговорят к смертной казни.
– За какие такие подвиги?
– За измену родине и убийство двадцати двух человек.
Как вы, должно быть, заметили, я не слишком суров по отношению к представителям уголовного мира, но это уж явный перебор.
– Шутить изволите?
– Какие уж тут шутки! Завтра утром мне вынесут смертный приговор и через сутки приведут его в исполнение. На помилование ни малейшей надежды нет.
– Как же привести приговор в исполнение, раз вы здесь?
– Я вернусь. Не думайте, будто я сбежал: меня отпустили на несколько часов.
– Нечего кормить меня байками. Я и без того готов вам помочь.
– Выбирайте-ка выражения! Я не привык лгать. Один человек отпустил меня на несколько часов, чтобы я напоследок почувствовал себя свободным.
– И вы… вернетесь?
– Естественно.
– Кто же вы?
– Капитан Ламетр.
Вот те раз! Последние недели имя капитана Ламетра было у всех на слуху, даже я о нем слышал, ошиваясь в Оране без работы по причине дурацких бюрократических придирок.
– Вы вернетесь, потому что дали слово? – недоверчиво переспросил я.
– Человек, который отпустил меня, бывший фейерверкер, в войну служил под моим началом. Сейчас он старший надзиратель в тюрьме.
– Значит, вы, господин Ламетр, хотите умереть?
Он вздохнул.
– Мне бы хотелось жить, друг мой… Но тогда старшего надзирателя Бара ждет строжайшее наказание. У вас не найдется сигареты?
– Прошу вас… Знаете ли, для изменника родины и убийцы многих людей у вас слишком мягкое сердце.
Чудеса да и только! Было в этом капитане нечто такое, что заставляло подчиняться ему. Благородство души он словно бы носил на шее незримым золотым воротником.
Ламетр глубоко затянулся и смерил меня взглядом, словно прикидывая, на что я способен.
– Вы производите впечатление честного малого.
– Смею надеяться, что так оно и есть.
– Шансов у меня, в сущности, никаких, ведь мне отпущено всего лишь несколько часов. Хотя, если бы мне удалось поговорить кое с кем, кто сейчас находится во дворце… – Оборвав фразу, он задумался.
– Послушайте, – заговорил я. – Мне не известны подробности дела… Истина, справедливость… Как знать, кто там прав, кто виноват. Ясно одно: вы мне симпатичны, и если я могу что-то сделать для вас…
– Можете. Если мне удастся проникнуть во дворец, пожалуй, я сумел бы облегчить душу. Во всяком случае, умирать было бы спокойнее. Мне необходимо поговорить кое с кем.
– Я не имею права впустить вас туда.
– Но если одолжите мне свою форму, я пройду без труда.
– Каким образом?
– Скажу часовому у заднего входа, что доставил приказ для одного из офицеров.
– Но ведь скоро смена караула…
– К тому времени я вернусь. Но если боитесь неприятностей, оставим это.
Боюсь! Хорошенькое дело!
Я тотчас расстегнул ремень, снял мундир.
На бледном, застывшем лице его промелькнула довольная улыбка.
– Вы тоже пришлись мне по душе, друг мой, – заметил он.
Тем временем разгуливавшие в парке фламинго исчезли, и луна переместилась на небе, оставив лужайку в тени. Мы обменялись одеждой.
Глядя на капитана, облаченного в униформу, я вынужден был признать, что более ладного солдата (включая меня самого) мне еще не доводилось видеть.
– Если непредвиденные обстоятельства помешают мне вернуться вовремя и отдать вам форму, скажите, что я отнял ее силой. Мне ваше обвинение не повредит, в любом случае послезавтра расстрел.
Слова эти были произнесены небрежным тоном, будто замечание, что в любом, мол, случае придется бриться.
– А если сегодня ночью вам удастся поговорить с тем человеком, то он, возможно, вступится за вас?
– О нет! Честно говоря, я ведь не за тем решил воспользоваться вашей одеждой.
На прощанье он крепко пожал мне руку.
– Назовите свое имя! Хочу знать, кто этот добрый человек, подаренный мне судьбой напоследок.
– Джон Фаулер… Или же Оковалок. – У меня странным образом перехватило горло.
– Джон Фаулер, сердечно благодарю!
– Господин капитан!.. А может… суд вынесет какой-нибудь другой приговор?
– Нет. К завтрашнему дню у них будет еще больше оснований приговорить меня к смертной казни. Ведь нынче ночью я задумал кое с кем поквитаться.
– Порешить, что ли?
– Да. Одного мошенника капитана, который творит темные делишки, ссылаясь на ранение в голову…
– Что вы сказали?!
