цивильной одежде… Альфонс тоже засек их.
– Припекает, однако, – равнодушным тоном обронил Альфонс.
– Угу-м… – промычал я в ответ и закурил.
Капитан заметил нас и сделал попытку приветствовать жестом, но Хопкинс мигом ухватил его за руку и принялся делать какие-то знаки, будто разговаривая с глухонемым.
Что это за новые фокусы?
– Эй, новобранцы! – окликнул их Альфонс. – Ищете кого?
– Кого ищем, без вас найдем! – грубо рявкнул Хопкинс, снова изобразил какие-то жесты руками и утащил за собой капитана.
Знать бы, что они задумали!
Мы вальяжно расположились на скамье, всем своим видом показывая, что, мол, отдыхают люди и им ни до кого и ни до чего дела нет. Но на душе у нас было неспокойно. Преследуют их, что ли, и они, за неимением лучшего выхода, вступили в легион?… Если Хопкинс не подошел к нам, дело худо: значит, не хочет впутывать нас в передрягу.
Чуть погодя появился капрал и сразу огорошил собравшихся у кантина солдат вопросом:
– Кто-нибудь из вас знает норвежский?
К моему превеликому удивлению, Альфонс тотчас вскочил со скамьи.
– Я знаю!
– Следуй за мной!
Они зашагали, я увязался следом.
Форт святой Терезы – сущий муравейник, особенно теперь, в преддверии сезона дождей, когда начинаются боевые операции. Огромный плац кишмя кишит военным людом, кого только здесь не увидишь: спаги, легионеры, сенегальские стрелки и даже доставленные из Индокитая аннамиты. Одна рота прибывает, другая уходит. Здесь разоружают, вооружают, переформировывают части – словом, сборный отстойник армейских резервов; шум, гам, обрывки команд, выкрики, отзвуки переклички, вавилонское смешение языков.
Позади буфета терпеливо дожидались Чурбан Хопкинс и капитан Ламетр.
– Вы из норвежцев, что ли, будете? – адресовался сержант к Ничейному.
– Так точно.
– Спросите, куда они направлены по распределению.
Альфонс, с небрежной легкостью изъяснявшийся на всех языках мира, что-то сказал капитану.
– Вы вступили в легион?
Капитан, продвинутый в скандинавских языках, поддержал беседу.
– Нет. Просто проникли сюда по служебной бумаге. Идея скрыться здесь кажется мне безнадежной.
– Что за комедию устроил Хопкинс с этой дурацкой жестикуляцией и почему мы все должны делать вид, будто бы вы по-французски ни бельмеса?
– Потому что я наотрез отказываюсь лгать. Тогда ваш приятель предложил мне вообще помалкивать и выдал меня за норвежца, который не владеет французским. Не хотелось бы впутывать вас в это дело.
– Мы и так уже впутались.
– Ну, что там? – нетерпеливо вмешался сержант.
– Этот человек так интересно рассказывает, что я заслушался, – тотчас нашелся Альфонс. – Он известный исполнитель народных песен и, будучи норвежцем, вступил в легион исключительно из чувства преклонения перед Францией. Говорит, ему бы скрипку заполучить, чтобы упражняться в свободное время…
– Вы в своем уме?! – зашелся от ярости сержант. – Вам велено было узнать, куда он получил назначение!
Положение спас Хопкинс:
– Я встретил этого норвежца, когда он шел от полкового врача. Мне санитар сказал.
Альфонс смекнул, что врача Хопкинс упомянул неспроста, и обменялся с капитаном парой коротких реплик. (Содержание их разговора стало мне известно позднее.)
– Не знаете, господин капитан, куда он клонит?
– Хочет попасть в лазарет.
– Дохлый номер: ведь при поступлении все выяснится!
– По-моему, тоже.
– Впрочем, может, не такая уж безумная мысль… – И Альфонс обратился к сержанту: – Он говорит, что прибыл вчера на том судне, где был зарегистрирован случай холеры.
– Что-о?! Скажите этому психу, чтобы немедленно дул в санпропускник… И эта жирная скотина тоже пусть пройдет дезинфекцию вместе с ним!.. Я сам препровожу их! А ну, марш! Это надо же подложить такую свинью!
Сержант мигом уволок обоих голубчиков.
– Зачем ты спровадил их в санпропускник?
– Потому что там не спрашивают никаких документов, не регистрируют, не проверяют – словом, даром время не теряют, а уж одежды и всякого добра навалом. Думаю, Хопкинс не растеряется, иначе я буду жестоко разочарован.
Хопкинс сроду не разочаровывал друзей, на этого парня можно положиться. Вечером мы увидели его в буфете, где он резался в карты с кавалеристами: в униформе цвета спелой сливы – такую носили сенегальские пехотинцы, – мундир украшен звездою. Совсем неплохо для начала военной карьеры, если учесть, что несколько часов назад он был лицом гражданским.
– А дверь за тобой закрывать верблюд будет, что ли?! – заорал он на меня, едва я появился на пороге, потому как с моря дул сильный ветер. – Чтоб у всех у вас руки поотсохли, ежели лень честь по чести дверь захлопнуть!.. У меня четыре дамы, выигрыш мой… на кону восемь… Не расстраивайтесь, парни, выше голову! Не везет сегодня – завтра повезет!
Повезет… держи карман шире, если Хопкинс тасует колоду! Но партнеры этого не знали. А Чурбан был в своей стихии: исходил потом от усердия, сыпал во все стороны сигарным пеплом, без конца заказывал выпивку, сдавал карты и знай сгребал в кучку выигрыш, не забывая громко подбадривать проигравших. Меня он даже взглядом не удостоил.
Вошел Альфонс Ничейный и, заметив Хопкинса, сразу же сунулся к нему с вопросом:
– Где вы оставили норвежца?
– Чего?! – с оскорбительной ухмылкой переспросил Чурбан.
– Оглох, что ли? Норвежец, спрашиваю, куда подевался?
Звезды на мундире тут не больно в чести, особенно если этот мундир другого вида войск.
– Чего ты ко мне с каким-то норвежцем привязался? Не якшаюсь я с вонючими иностранцами! И вообще, заткни-ка пасть, не то я сам заткну ее, да так прочно, что больше ты не пикнешь… Дверь! – заорал было он и сразу осекся, потому как вновь прибывшим оказался Потрэн.
– Кто у нас такой голосистый? – зловещим тоном поинтересовался сержант.
Все молчали, как убитые.
– Я спрашиваю, кто здесь ревел во всю глотку?
– Я! – шагнул я ему навстречу. А что мне еще оставалось делать? Чурбан рисковал жизнью, а я – максимум несколькими сутками гауптвахты.
Надо же быть такому невезению! Ведь Потрэн, стоило ему разозлиться, непременно натыкался на меня и тут уж впивался клещом.
– Ах, так? Мерзнет он, значит… «Потрэн! – спросит меня господин полковник. – Чем бы вы порекомендовали дополнить обмундирование легионера?» А я отвечу: «Парочку тулупов надобно, господин полковник! Завелись у нас тут мерзляки, не дай бог насморк подхватят»…
Я стоял, стараясь загородить Хопкинса. Ведь если Потрэн узнает его…
– Марш на учебный плац, и поработать граблями хорошенько, чтобы свыкнуться с ветреной погодой!
Кипя от злости, я отправился за граблями и – давай отбывать наказание. Через какое-то время увидел капитана Ламетра: в форме солдата санитарной роты, с повязкой на рукаве, он тащил в лазарет стопу
