Корейские сказки, записанные осенью 1898 года*
Предисловие
В 1898 году, в сентябре и октябре, я проехал из Владивостока в Порт-Артур, — большею частью верхом, частью в лодке: в лодке — по Ялу (Амнока-ган).
Ехал не. прямо, а с заездами, — то в Корею, то в Маньчжурию.
Во время этого путешествия я собрал прилагаемые сказки.
Двадцать-тридцать корейцев, в своих дамских белых кофточках, в дамских шляпах с широкими полями и высокими узкими тульями, окружали нас, присаживаясь на корточках, и лучший сказочник рассказывал, а остальные курили свои тонкие трубочки и внимательно слушали.
Мой переводчик г. Ким, сам кореец, прекрасно владеющий и корейским и русским языком, учитель по специальности, переводил; я быстро, фраза за фразой, записывал, стараясь сохранить простоту речи, никогда не прибавляя ничего своего.
За это я ручаюсь и не сомневаюсь, что будущие исследователи подтвердят истину моих слов.
Я слушал эти сказки то вечером, после гостеприимного ужина, то во время отдыха на перевалах, откуда раскрывалась перед нами далекая панорама долин и гор в осеннем нежном, как старые персидские ковры, узоре.
Целые снопы фиолетовых и оранжевых лучей заходящего во всем своем величии желтого солнца заливали эту даль, и она сверкала, вспыхивала в последний раз и уже исчезала, как видение, в просвете быстро наступавших сумерек. И все кругом — и эта даль, и эти люди, и их жизнь — казались тоже сказкой.
Одну тетрадь со сказками я потерял, к сожалению. Теперь, когда я опять еду туда, на далекий Восток, мне, может быть, удастся возместить эту потерю. А может быть, я не найду уж той прежней сказочной Кореи, тех библейских патриархальных фигур: чистых, доверчивых детей; наивных, благородных и в то же время пятитысячелетних старцев, изведавших и познавших и душу человеческую и тщету всего земного, которым ничего, кроме их сказок и гор, не надо.
Юмор, добродушие, всепонимание и всепрощение, поразительное благородство.
Так они живут, так умирают.
Я стою над умирающим корейцем, впервые увидевшим нас, белокожих. В его доме на нас произвели нападение, его смертельно ранила одна из пуль нападавших хунхузов.
Темное, красивое, иконописное лицо; чудные большие глаза; черная борода, напоминающая индуса. Спокойствие, величие простоты…
— Я исполнил только свой долг гостеприимства… Но уходите скорее отсюда… Оставьте нас… Нет, не надо золота, потому что оно привлечет опять злых людей и погубит нас…
Корейцев называют трусами.
За белые костюмы, за робость — русские называют корейцев белыми лебедями.
Да, как лебеди, корейцы не могут драться, проливать человеческую кровь; как лебеди, они могут только петь свои песни и сказки.
Отнять у них все, самую жизнь — так же легко, как у детей, у лебедей: хорошее ружье, верный глаз…
Ах, какие это чудные, не вышедшие еще из своего сказочного периода дети!
Заяц
Заболел морской царь, и доктор-рыба доложил ему, что только печенка зайца может спасти его от смерти.
Тогда послали кету поймать зайца. Кета поплыла, но у берега попалась на удочку.
Послали сома, но и сом попался.
Тогда послали ужа. Но уж, когда выполз на берег, попал под колеса арбы и был раздавлен.
Тогда послали черепаху.
Черепаха разыскала царя зверей, тигра, и говорит:
— Ты царь, и у нас есть царь. Наш царь умирает, и доктор сказал ему, что если он не съест заячьей печенки, то жить он не будет.
Тигр выслушал и приказал привести к нему зайца.
— Иди, — сказал он, — за этой черепахой: тебя зовет морской царь.
Идет заяц с черепахой и выпытывает, что нужно от него морскому царю.
Рассказала ему черепаха, в чем дело.
— Но если у меня вынут печенку, так ведь я уже жить не буду?
— Этого я не знаю, — сказала черепаха.
— Ну, так вот что, — у меня есть один хромой родственник. Он давно жалуется, что ему от хромой ноги жизнь не в жизнь. А царю вашему ведь все равно, чью печенку ни есть — лишь бы только заячья была. Так ты подожди меня, я только вот в этот лес сбегаю и живо приведу тебе хромого зайца.
— А мне все равно, — сказала черепаха и выпустила зайца.
Заяц шмыгнул в лес, и только его и видели.
Ждала-ждала черепаха и поползла к своему царю.
Узнал царь, в чем дело, и велел ей опять ползти к царю зверей.
Рассказала черепаха царю зверей, как ушел от нее заяц.
— Ну, иди домой, — сказал ей царь, — от тебя он опять убежит, — я пошлю его с более надежным.
Услыхал заяц, что его опять ищут, и говорит:
— Ну, теперь, когда мне все равно умирать, сделаюсь я хунхузом.
И заяц сделался хунхузом.
Раз видит он, ползет по дороге черепаха.
— Ты куда ползешь? — спрашивает ее заяц.
— Да вот к вашему царю сказать, чтобы он больше не беспокоился, так как наш царь уже умер.
Тогда заяц забежал вперед черепахи и, присев перед своим царем на корточки, сказал:
— Слыхал я, великий царь, что ты требуешь меня, — вот я.
— А где ты был до сих пор?
— Я бегал на китайскую сторону к брату своему в семнадцатом колене.
— А почему ты ушел тогда от черепахи?
— Я не ушел, а отпросился согласно разрешению выставить за себя хромого. Вот к этому хромому брату я и бегал.
— Ну?
— Да, не пошел, — говорит, не хочу еще умирать.
— А не хочет, так иди ты.
В это время приползла черепаха с известием, что их царь уже умер.
— Ну, умер, так умер, — сказал тигр и отпустил зайца с наградой.
