Так далеко видно в лесу, и голые деревья так грустно и безмолвно смотрят в прозрачное синее небо.
И степь опустела.
Люди сняли и хлеб и траву и увезли все к себе.
Точно замерли и дремлют осиротелые степь и лес, летят далеко от них в теплые страны их летние гости.
Тяжело Куд поспевать за петушком.
Иногда падала она и говорила в отчаянии:
— Милый, брось меня, я останусь и умру.
— Нет, нет, — отвечал петушок, — время есть еще, — ни одной цапли не видно в небе.
Опять дует ветер и несет с собой холодные, темные тучи. Ранний снег выпал, и гонит его ветер и кучами ссыпает над лесом. Забивается снег под крылья Куд и петушка, голодные и холодные спешат они.
— Вот камыши, — кричит петушок, — там отдохнешь, там теплее, там, может, найдем мы и пищу.
О, как хорошо было бы поесть и согреться. Но ветер сильней, и так больно забивается и намерзает снег на перьях. О, какой сильный порыв! Что это? Где, где петушок, где небо, лес и свет дневной? Кажется Куд, что все еще бежит она и не может понять, что с ней такое? О, как помнит себя она нарядной беззаботной курочкой Куд на своем птичьем дворе; озеро встает перед ней, как живое, с ней петушок ее… Может быть, сон только был все это — и озеро и петушок… Как больно: неужели сон, и сейчас она проснется и опять на своем птичьем дворе; о, как ужасно! Но кто-то где-то там далеко-далеко говорит будто. То голос нежный цапли в небе: «Ты дорого заплатила за свое счастье: забитая снегом, ты замерзаешь теперь, бедная маленькая Куд… И ничем, ничем нельзя больше тебе помочь…»
«Смерть?! — думает Куд, — она пришла уже! Но голос этой цапли?.. Значит, все действительно было… было… там у озера».
Бедная маленькая Куд! Она уже больше ни о чем не думала: занесенная снегом, она лежала мертвая на холодной земле.
Попугай*
Попугай был красивый, серый. Серый, как серый жемчуг, а грудь белая, как белый атлас.
Он жил прежде далеко-далеко отсюда, в той стране, где никогда зимы не бывает.
Он жил там с женой, с детками в лесу на берегу моря.
Какой красивый был лес, какое красивое было море!
Особенно когда садилось солнце.
Тогда точно все горело: небо, облака, море, далекие берега.
А потом, когда солнце опускалось в море, сразу становилось темно, очень темно, и не видно больше было ни моря, ни берегов. Небо становилось темным, и только звезды, большие яркие звезды, светились наверху и как будто слушали, как шумело внизу море.
И так темно было в лесу и так страшно.
Иногда просыпался какой-нибудь попугай на своем дереве и начинал кричать. И тогда все попугаи просыпались и тоже кричали.
Но опять приходило утро, опять становилось светло, и всем делалось сразу весело.
Попугаи опять кричали, но уже от радости. Они и их детки прыгали по деревьям и хлопали от радости крыльями.
Раз пришел в лес охотник, разостлал сети, набросал зерен и спрятался. Попугаи сначала смотрели, а потом слетели на землю и стали клевать зерна. А когда они захотели улететь назад на деревья, то не могли больше, потому что запутались в сети. И чем больше бились, тем больше запутывались. Пришел охотник и забрал их.
Кричали бедные попугаи, которых забрали, кричали и те, которые остались в лесу.
Поймали и красивого попугая. И так кричали, как будто плакали — его детки, их мама.
Они провожали его до самого конца леса, прыгая с ветки на ветку, с дерева на дерево.
А красивый попугай сидел в клетке и тоже кричал, грустно смотрел, как будто говорил:
— Прощайте, дорогие детки, прощай, жена. Никогда, никогда я больше вас не увижу.
Охотник принес попугаев домой, рассадил их по клеткам, научил их говорить и потом продал их.
Красивого попугая купила мама, у которой было трое деток, все девочки. Старшую звали Тото, среднюю Ника, младшую Май.
Все очень любили попугая.
Он сидел в большой клетке — зимой в столовой, летом на террасе на даче.
Попугай сидел на террасе, смотрел на море, на скалы, на деревья и думал о чем-то. То он разговаривал, то свистел, то пел даже.
Он знал много слов и фраз и часто говорил совершенно новые.
Он знал имена всех детей и совсем, как мама, кричал вдруг:
— Тото!
Тото тогда прибегала из сада, искала маму, но мамы не было. Сидел только попугай, смотрел, то в ту, то в другую сторону наклоняя головку, на Тото и спрашивал:
— Ты кто?
— Ах, ты, попка, всегда меня обманываешь, — скажет Тото и убежит опять в сад.
А попка вытянет шейку и слушает, а потом начнет свистеть или петь.
Раз наняли нового работника. Он идет по саду, а попка кричит ему с террасы:
— Ты кто?
Работник говорит:
— Работник! а что?
Попугай очень любил вишни, виноград, семечки, и, когда Майка несла ему в фартучке ягодки, он вытягивал шею и спрашивал:
— Что несешь?
Кто чесал головку попугаю, того он любил; а кто дразнил его, того он не любил, когда видел его, поднимал свои перья, хотел клюнуть, переставал говорить и петь, пока тот человек не уходил.
Больше всех он любил Маечку.
Она приносила ему разные лакомства и говорила:
— Кушай, попочка, а я буду тебе рассказывать про твоих деточек.
Попочка ел и слушал, а Маечка говорила:
— Твои деточки, попочка, здоровые и очень скучают о тебе. Они тебе письмо скоро пришлют, а когда я вырасту, я отвезу тебя к твоим деточкам. Они так удивятся, какой ты стал умный, сколько уже говорить умеешь.
Очень много умел говорить попочка. Ника часто капризничала, и как начнет, бывало, плакать, так три часа и плакала.
Перестанет совсем уже, мама спросит ее:
— Ты, Никочка, перестала плакать?
— Нет, мама, — ответит Никочка, — я отдыхаю только, я сейчас опять начну.
Вот раз, когда Никочка так отдыхала, попугай вдруг говорит:
— Ты, Никочка, перестала плакать?
Даже Никочка рассмеялась. Захочет плакать, вспомнит попугая и только рассмеется. А Тото говорила:
— Вот какой умный наш попка: никто Нику не мог отучить плакать, а попка отучил.
