очки. Наружность его не похожа на русского. Лицо худое с тонкими чертами, с бородкой a la Henri IV, с манерами, уверенными в себе. Он умеет сбрасывать с себя деловую внешность и тогда хочет казаться человеком, которому море по колено, разбитным, веселым и даже гулякой.
Первое впечатление получалось даже пошлое. Услыхав наш русский говор, он крикнул:
— А, русские!
Подошел к нам, представился и поздоровался.
— Какая досада, что так мало удалось пожить в Нагасаках, но все-таки успел свести знакомство с одной японкой, муж которой уехал куда-то по делам. Вы заметили, у японок у всех холодное тело, а эта и на японку совсем непохожа. Прелесть…
Он поцеловал кончики своих пальцев и опять продолжал уже на новую тему:
— Вы знаете, отчего японцы так худы и такие нервные? Они страшно любят горячие ванны, — каждый день часами просиживают в них, там и кофе пьют, и газеты читают, и гостей принимают.
Вспомнив новое, он вскрикивает:
— А как японцы ненавидят нас, русских!
Он свистнул, присел и выкатил свои карие, красивые, молодые глаза.
Мы рассмеялись, а он продолжал:
— А в чайных домах вы были? Нет?! И джон-кина не видали?! О! Это танец, — его танцуют молодые японки: начинается с того, что все должны делать такие же движения, какие делает первая; кто сделал не так — штраф: сбросит ленточку, бантик, дальше и дальше, пока не сбросит с себя все… И все так… Музыка быстрее, быстрее: джон-кина! джон-кина!
И молодой коммерческий человек в английском клетчатом костюме, в шелковой, на затылок сдвинутой шапочке энергично пляшет на палубе танец джон-кина. Из-за угла в это время неожиданно показывается обедающая за нашим столом дама. Тогда он бросается со всех ног в курительную, а когда дама проходит, возвращается и говорит радостно, возбужденно:
— Послушайте, что это за дама? Неужели пасса жирка нашего парохода? О, черт возьми…
И он крутит свои усики.
— У нее муж есть, — говорю я.
— Молодой? Старый?
— Немолодой.
— Отобью!
— У него сто миллионов, — говорит В. И.
— Сто миллионов? Ах, черт его возьми! Это нехорошо, потому что у меня…
Он вынимает из кармана золото и говорит:
— Долларов двести наберется. При готовом билете доеду до Сан-Франциско?
— Как поедете, — отвечает В. И.
— Господа, удерживайте, пожалуйста, меня: мое положение ведь совсем особенное, я ведь жених, через месяц свадьба, понимаете.
Но через полчаса он уже уславливается с В. И. побывать с ним во всех интересных местах в Иокогаме.
— А невеста? — спрашиваю я.
— При чем тут невеста, — говорит В. И. и двумя руками энергично вытягивает свои мягкие красивые усы. — Здесь, на Востоке, лучше не употреблять этих слов: невеста, жена, если для кого-нибудь они еще сохраняют какой-нибудь аромат; здесь все это так просто… И кто жил на Востоке, тот навсегда потерял вкус ко всему этому. Здесь женщина потеряла всякую цену и интерес, — неделя-две и прочь.
И, обращаясь к Б., он с покровительством Мефистофеля говорит:
— Пойдем, пойдем, молодой человек, все покажу.
— Пойдем, конечно, — задорно отвечает Б., — о чем еще там думать?.. А вот что, господа, как здесь обедают: во фраках или смокингах?
Вечер охватил бухту и берега, и, кажется, выше поднялись горы, и горят где-то там, в недосягаемой высоте, крупные, яркие звезды, горят огни города; множество их, ярких, разноцветных, освещающих игрушечные домики, и от света их темнее кажется вода бухты. Кажется, что провалился пароход наш, и только видны там высоко-высоко края темно-синей бездны. Ночь теплая, мягкая, как где-нибудь в Италии, но тех песен нет здесь: никаких песен.
Сегодня мы плывем в Японском Архипелаге. Немного напоминает езду по Адриатическому морю — такое же воздушно-синее море, такие же скалистые серые острова, так же спят они в прозрачном золотистом воздухе, так же нежны краски и моря, и неба, и дали. А может быть, здесь еще нежнее в какой-то, точно действительно розоватой дымке здешнего воздуха. Только пароход мерно шумит, все же остальное: и те паруса лодок и те далекие жилища на берегах — все точно сковано дремой и негой прекрасного дня, и, кажется, спишь и сам видишь во сне эту прекрасную идиллию. Синей пеленой стелется пред глазами море, горы Японии поднялись до неба и застыли там в неподвижной красе. Мягкий теплый ветерок ласкает лицо, трогает волосы — и опять тихо, и солнце опять заливает своими горячими лучами палубу.
Б. сегодня плохо настроен, жалуется, что нет интересных дам и даже про нашу говорит, что в ней ничего в сущности интересного нет. Может быть, он немного сердится на нее, что она не кивнула ему головой за завтраком, как кивает она нам, всем остальным, после чего мы приподнимаемся и почтительно кланяемся ей: таков, обычай и здесь и в Америке, и только после такого кивка дамы мужчина имеет право снять свою шляпу и поклониться ей.
В. И. утешает Б.:
— Ну, ничего, завтра она вам тоже поклонится.
Но Б. обижен вконец.
Сегодня утром мы проснулись в Иокогаме. Большая бухта с незапертым горами горизонтом. Горы там, где-то далеко, и выше их всех вулкан Фузи-яма, рельефный и неподвижный в своем белом одеянии на фоне голубого неба.
Город весь в долине, и передовые здания закрывают остальные.
Уже толпятся лодки, катера вокруг нашего парохода. Мы переезжаем на эти три дня в город.
Так как в Иокогаме таможня, то, пристав к берегу, ведут и нас и несут наши чемоданы в красивое остроконечное здание таможни.
Очень вежливо, конфузясь, маленький ростом японец, в европейском платье, задает нам несколько вопросов и, не осматривая чемоданов, пропускает нас. Довольны мы, довольны наши дженерики, доволен и сам японец чиновник.
Мы едем по красивой набережной, встречая много экипажей в таких же, как в Шанхае, запряжках, только вместо китайцев кучера здесь японцы. А вот и наша гостиница — светло-серое двухэтажное легкое здание, с зелеными жалюзи.
Японская прислуга деловито, приветливо и быстро берет наши вещи, на ходу сообщает цены номеров, и вот мы во втором этаже, в красивой комфортабельной комнате с камином, по два доллара в сутки.
Б., уже опять раздумавший следовать за В. И. в его похождениях, поселяется в моем номере, а В. И. устраивается совершенно отдельно от нас.
По новому стилю — декабрь, самое бурное время в Тихом океане, но пока в большой Иокогамской бухте, защищенной к тому же и брекватером, тихо и спокойно. Наш громадный пароход неподвижно высит в небо свои мачты и трубы. Так же неподвижно стоит множество других пароходов, наполняющих бухту. Тут английские, американские пароходы, а больше японские — военные и торговые. Нарушают покой бухты только лодки да катера, беспрерывно снующие от пароходов к пристани.
Ясное утро отражается в голубой глади залива, отражается в ней город, горы, все еще зеленые,
