– Почему ты с ней живешь? – спросила я. Переход на «ты» и сам вопрос были неуместны, но в тот момент правила приличия уже не действовали.
– Снимки недурны, – отозвался он, будто речь шла именно об этом.
– Из-за ее болезни?
– Какой болезни?
– Она сказала, что смертельно больна, – пробормотала я, чувствуя, как судорожно сжимается горло.
– Она и не такое скажет, – кивнул он, и это стало последней каплей.
– Я не могу выполнить ваш заказ, – объявила я. – То есть ее заказ. – В тот момент отчаянно хотелось, чтобы он снова попробовал меня поцеловать.
– Ты не можешь отказаться! Она на тебя рассчитывает.
– Мне все равно...
– Я на тебя рассчитываю! А сейчас хочу кое-что показать.
В каком-то трансе я поднималась вслед за ним по лестнице, решив: взгляну одним глазом и уеду. Он привел меня в каморку с потолочным окном, в которой не уместилась бы и кровать. На ковре стояла красно-белая модель поезда – локомотив и три вагона, рядом стул, а вокруг стопки комиксов о Человеке- пауке и Невероятном Халке. Вдоль стены выстроились сапоги-челси, черные и коричневые.
На подоконнике примостился видавший виды бумбокс в окружении компакт-дисков.
– Вот, мое логово. Это тоже мое, – он кивнул в сторону висевшей на стене картины, длинной, прямоугольной, напомнившей мне советский агитплакат, хотя слова на ней были французские – Etat{Etat – государство (
– Прекрасно, – соврала я, не зная, как реагировать. Он улыбнулся, и я обрадовалась, что соврала, ведь на самом деле считала картину ужасной, чуть ли не фашистской.
Вскоре после этого я действительно уехала домой, но мы оба знали, что от их заказа я не откажусь. Вернувшись на кухню за сумкой, я заметила анкету, которую оставила при первой встрече. Анкета лежала под стопкой журналов по домоводству, но я разглядела, что ее заполнили бисерным почерком, а не крупным с наклоном влево. Он перехватил мой взгляд, а когда я вытащила анкету и стала читать, демонстративно засунул руки в карманы. Восстановить ход событий труда не составило: он ужаснулся, переписал вопросы на чистый лист, ответил по-своему и вручил мне «нормальный» вариант. Надо же, какой чуткий! Прочитав ее ответы, я поняла, от чего он пытался меня уберечь, и, наверное, тогда влюбилась в него.
На вопрос «Сколько вы собираетесь прожить в этом доме? На какой срок вам нужен сад: пять, десять, двадцать лет?» она ответила: «Я не ясновидящая». Под вопросом «Стремитесь ли вы к уединению? Нужна ли уединенная обстановка в саду или в определенной его части?» она написала мини-сочинение: «К уединению стремимся. Камеры наблюдения в нашем саду не стоят. Анкета у вас стандартная. Почему бы не менять вопросы согласно потребностям клиентов?»
Разговаривала она грубо и напористо, но анкета – дело другое, здесь каждое слово можно обдумать, прежде чем записывать. Однако самый большой сюрприз ждал меня в конце. Последним шел вопрос о кислотности и структуре почвы, микроклимате сада, ветрах, освещенности, морозобойных ямах. Для многих это темный лес, такие клиенты пишут: «Не знаю» или «Понятия не имею», но я включаю этот вопрос, потому что зачастую владельцы садов знают куда больше, чем кажется, а иметь такую информацию заранее весьма полезно.
«Да пошла ты!» – написала она.
– Прости, это она сгоряча! – покачал головой он.
– Она всегда такая? – спросила я. В подобной ситуации вопрос был вполне уместен.
– Ты ведь вернешься?
– Не уверена.
– Прошу тебя! Больше не прикоснусь к тебе, обещаю! – Он густо покраснел.
Я думала о его «логове», клетушке, отведенной ему в «ее собственном» доме, думала о комнате, которую сама занимала в детстве. Мама украсила стены нравоучительными вышивками вроде «Иисус слышит каждый разговор» и «Семь дней без молитвы – это целая неделя». Наверное, я искала человека, душевная боль которого была соизмерима с моей. Годы спустя, когда встретила Эйдена, я искала человека, страдающего еще сильнее.
Итак, здравому смыслу вопреки я взялась за их сад. Несколько раз в «Приют ангелов» я приезжала при ней, и он вел себя как при первой встрече – радовал благоразумием, уверенностью и... многозначительными улыбками. Неужели это тот же человек, что в ее отсутствие вел себя, как грубоватый подросток? У меня появились сексуальные фантазии, в которых, однако, главным был не секс – в идеализированном варианте наших отношений я по велению судьбы спасала его от нее. Без меня он навеки останется в ее когтях.
Несколько недель я разрабатывала проект сада. Под «диалогом культур» она понимала большого гранитного Будду на постаменте, которого видела в каком-то каталоге. Отговаривать и переубеждать я не стала. Хочет посадить в центр маленького линкольнширского сада каменного толстяка – ее право.
Переустройство началось в марте 2000 года и заняло месяц. Я привозила с собой помощников, что ее поначалу возмущало: «Я думала, вы все делаете сами!» Пришлось объяснить, что лично на мне лишь дизайн и посадка. О ее «неизлечимой болезни» я ни разу не заговаривала.
Каждую минуту наедине с ним я твердила: «Ты должен ее оставить». Намекала, что хотела ответить на тот его поцелуй, но романы с несвободными мужчинами для меня табу. Порой он согласно кивал, а порой бросался ко мне: «А ну иди сюда!» – но я была непреклонна. Я объясняла: если останется, то проведет всю жизнь в «тюрьме», а если проявит характер, получит меня. Он говорил, что бросить ее не может, но меня это лишь распаляло. Я вбила себе в голову, что никто кроме меня его не освободит, и удвоила усилия – приезжала в «Приют ангелов» в откровенных нарядах и не упускала случая «сверкнуть» кружевным бельем. Пусть знает, чего лишается!
На том этапе я уже не чувствовала разницы между любовью и одержимостью. Я развязала войну между добром и злом (добром, разумеется, считала себя, а злом – ее) и должна была победить. На войне и в любви хороши все средства, поэтому я бесстыдно заговорила о деньгах. Я зарабатывала куда больше учительницы начальных классов и прямо заявляла, что со мной ему будет комфортнее и сытнее. Я радовалась, что не переспала с ним и что у них нет детей. «Она либо бесплодна, либо детей не хочет: еще белоснежные стены и горчичный ковер запачкают!» – подумала я и сказала, что мечтаю подарить ему малыша. Даже после таких слов он не решился ее бросить, а разрыдался. «Не могу я! Не могу!» – повторял он.
Работу над садом мы с помощниками завершили в отсутствие хозяев. Получилось именно так, как она хотела, то есть кошмарно: ряды розовых цветов, гравиевые дорожки, гранитный Будда. В общей сложности мне полагалось около двадцати трех тысяч фунтов. Первой вернулась она и устроила истерику: «Ненавижу этот сад! Он ужасен!»
Этого я никак не ожидала и спросила, что не так.
– Не знаю! Сад не такой, как я думала! Надеюсь, на гонорар вы не рассчитываете?
Рыдая, она села в машину и укатила прочь. Что оставалось делать мне? Дожидаться его. Когда объяснила, в чем дело, он поднял брови, словно произошло недоразумение.
– Она одумается! Не волнуйся, деньги ты получишь!
– Разумеется, получу, вы же подписали договор.
– Как мне теперь жить без тебя? – Он обнял меня и впился поцелуем в губы, но я отстранилась и заявила, подумав, что он наконец решил ее бросить:
– Нам нужно обо всем поговорить.
Он снова превратился в неловкого подростка. О своем католическом воспитании я прежде не упоминала, а сейчас решила использовать. Неужели я зря восемнадцать лет страдала, а теперь не сумею извлечь из этого пользу? Я назвала себя рьяной католичкой, мол, переспать с ним ужас как хочется, но поступиться принципами не могу, не могу лечь в постель с несвободным мужчиной. Узы брака священны, прелюбодеяние – смертный грех. Формально он холост, но живет с ней как с супругой, поэтому для меня они семья... Короче, я взяла на вооружение родительский репертуар, хотя ни одному своему слову не верила. Я
