– Пока она не встретила Эйдена?
– Даже после того.
– Выходит... – Что-то не дает мне покоя, разобрать бы еще, что именно... Мэри и Эйден, самые близкие люди Марты, оба художники. – Эйден знал, что ты художница?
– До гибели Марты я не была художницей. – Мэри обхватывает себя за плечи. – Я рисовала лишь в школе на уроках – сплошные вазы с фруктами.
«Невероятно!» – едва не вырывается у меня.
– Но ведь... – Я осекаюсь, не осмелившись сказать «Но ведь ты очень талантлива!»
– Это правда. – Мэри опускается на колени перед туалетным столиком, вскидывает голову, медленно гладит шею. – За кисть я взялась по совету Эйдена. Мы ведь оба присутствовали при гибели Марты, но не спасли ее. Трагедия надломила и его, и меня, а изливать душу мы могли только друг другу, остальные бы просто не поняли. Эйден сказал, что живопись избавляет от боли. Нет, он иначе выразился: «Живопись очищает голову от дури». В моей голове дури хватало с избытком, и я последовала его совету. Он помогал мне, говорил, что мои картины хороши, по-настоящему хороши, куда лучше его собственных... – Мэри говорит с запинками. – Я не имела права... прощать Эйдену то, что он сотворил с Мартой. Он объяснил, что видел их отношения совершенно иначе, не так, как Марта. Но даже зная, как он поступил с ней... Повторяю, я не имела права!
– Так вы с Эйденом...
– Мы стали приятелями, только и всего! – усмехается Марта. – По крайней мере, я так думала. – Она поворачивается к зеркалу и смотрит на свое морщинистое лицо. – Понимаешь, какая я эгоистка! Не могу ненавидеть Эйдена за его отношение к Марте. Внушаю себе, что ненавижу, ведь так правильнее и справедливее, но это ложь. Я ненавижу его за отношение ко мне.
Задать очевидный вопрос не хватает смелости.
– Пойдем! – Мэри поднимается на ноги. – Пора тебе все увидеть.
Мэри ведет меня на лестницу. Здесь табачный запах куда слабее, но все же чувствуется. По крутым ступенькам мы спускаемся в просторную кухню, из нее попадаем в кабинет-гостиную с кессонным потолком, а потом в узкий коридор, упирающийся в закрытую дверь. Ключ лежит на притолоке.
– Дверь держу запертой, – говорит она. – За ней мое сокровище. Его видели лишь Сесили, Эйден и полиция.
– Полиция?
– Периодически у меня начинается паранойя, и несчастные служащие фарнемской полиции проверяют, не спрятался ли здесь Эйден с топором. Хотя вот вчерашний коп даже не спросил, нужно ли осмотреть дом. Я им так надоела, что проверки стали формальностью.
Мэри поворачивает ключ, распахивает дверь и отходит в сторону: вот, смотри. Краской пахнет так, что дышать трудно. Что передо мной, я понимаю не сразу. Куча мусора? Словно мусорный контейнер перевернули! Рыхлый мусор напоминает перья, совершенно не сочетающиеся по цвету, еще я вижу древесину, аляповато-пестрые клочья ткани и... неужели холст?
«Аббертон»... Внутри контура человеческой фигуры Мэри наклеила мусор из этой кучи.
Неожиданно я различаю десятки мелких фрагментов – нарисованную улыбку, ноготь, кусок хмурого неба, что-то телесного цвета. Вот половина маленького, сантиметра два высотой, стула...
– Картины! – вскрикиваю я. – Это разорванные картины и распиленные рамы. Сколько их здесь?
Куча почти с меня высотой. Сверху щедро плеснули краску, и не одну банку, а несколько, может, даже десятки... Теперь кажется, что кучу перевязали разноцветной веревкой. Пол усеивают пестрые струпья засохшей краски. Кто-то поливал кучу краской, банку за банкой опорожнял, чтобы она пропитала мусор и протекла на пол... Белые, желтые, красные, синие, черные, зеленые брызги покрывают золотисто-кремовые обои и три больших эстампа в рамах. К подъемному окну придвинули обеденный стол, на котором я вижу банки с краской, телефон с радиотрубкой, пепельницу, три банки консервированных равиоли «Хайнц» и ржавый консервный нож.
– Да, картины, – кивает Мэри. – Плюс рамы и подрамники – такие деревянные штуки, на которые холст натягивают. Обожаю запах краски! Он какой-то медицинский, вдохнешь – сразу вспоминаешь больницы и кареты «скорой помощи». Успей к нам «скорая помощь», я никогда не взялась бы за кисти.
Я завороженно смотрю на гору распиленного дерева и рваного холста – растерзанные пейзажи, портреты, натюрморты. Вот мочка уха, вот кусок неба, вот лацкан пиджака. Кажется, одни куски намеренно оставили крупнее других, чтобы сохранить хотя бы фрагменты. Прищуриваюсь, зрение расфокусируется, и куча мусора превращается в россыпь самоцветов. Она тянется через всю комнату, практически не оставляя свободного места.
– Чьи это картины? – спрашиваю я.
– Мои, теперь они все мои. Я их вернула, – отвечает Мэри и улыбается. – Добро пожаловать на мою выставку!
20
5/03/2008
Чарли нашла Саймона где условились – в баре вокзала Кингс-Кросс. Бар оккупировали молодые солдаты в форме, совсем мальчишки, лет по двадцать, не старше, с пенными усами – пиво они не столько пили, сколько макали в него губы. Саймону досталось место между заляпанным пивом столом и пьяно прислонившимся к стене игровым автоматом.
Чарли придвинула стул и подсела к Саймону. Она тосковала по поре, когда в барах разрешалось курить. Без едкого запаха и дымовой завесы они казались театральными декорациями.
– Ничего не пьешь? – спросила Чарли.
Саймон раздраженно покачал головой. «Заткнись, не мешай думать!» – говорил его взгляд, так хорошо знакомый Чарли.
– Мне водку и апельсиновый сок! – Чарли примостилась на чистом краешке стула. Эх, лучше надо было выбирать! Саймон никак не отреагировал, и она тяжело вздохнула. – Ненавижу лондонских таксистов – болтают без умолку. Изо всех сил пришлось сотовый к уху прижимать...
– С кем ты так долго разговаривала? Я дозвониться не мог!
– Что-то срочное?
– Гиббс с Селлерсом были в доме Басси.
– Видели ту стену! – зажмурившись, прошептала Чарли.
«Ничего не случилось. Селлерс с Гиббсом давно знают про стену. Все знают!»
– Бояться нечего, – заверил Саймон. – Басси не вломится к тебе среди ночи с ножом. Она тобой восхищается.
– Восхищается?..
– Она собрала целую библиотеку книг по психологии. В одной написано о том, как повысить самооценку. Название не запомнил: когда позвонил Гиббс, я сидел с Милуорд. По словам Гиббса, там специальные упражнения, с помощью которых человек учится любить себя. Не только теория, но и практические задания, вроде домашней работы. Так вот, там советуют «максимально уподобиться человеку, которого тяжелые испытания не сломали, а сделали лучше и сильнее». – Саймон усмехнулся. – Ну, ты меня поняла. Кстати, объект подражания должен быть знаменитым, чтобы о нем в газетах писали, звездой то есть!
– Ты выдумываешь!
– Это похоже на выдумку? В книге даже чек сохранился: Басси купила ее в «Слове улицы» в сентябре 2006 года.
– Самый пик моей славы! – вырвалось у Чарли.
– В ту пору ты терзалась, что вся страна тебя ненавидит и желает смерти. Теперь видишь, что это не так. Как минимум один человек не ненавидел, а восхищался настолько...
– Хватит! – буркнула Чарли. – Мое самоуважение не касается ни тебя, ни Рут Басси, а лишь меня самой! – От волнения стало трудно дышать. – В книге рекомендуют заклеить целую стену грязными статьями? – спросила она и тотчас вспомнила заметки о своей общественной работе, «счастливые» фотографии... Да, такие там действительно были, но она поспешила их забыть, потому что они не соответствовали образу психопатки Басси, которая упивалась ее страданиями и не упускала шанса унизить.
