формирование общественного мнения. Я имею в виду средства массовой информации. Кто владеет ими, тот и влияет на настроение и поведение людей… И давайте спросим себя. Если изо дня в день в течение года или двух (а если пяти? —
Но разве не очевидно, что изображать прессу всего лишь бесстрастным зеркалом жизни и есть незнание азбуки? Однако трудно все-таки допустить, что человек, дошедший до таких заоблачных вершин политической иерархии, не знал бы слов В. И. Ленина о том, что печать — самое сильное, самое острое оружие партии, что печать не только коллективный пропагандист и агитатор, но и коллективный организатор.
Уж Александр Николаевич должен был это знать, ведь он, как известно, являлся секретарем ЦК по идеологии, и наша пресса, в которой тогда произошли большие кадровые перемены, являлась прямым результатом неусыпных его забот!
27 ноября 1989 года, выступая по Центральному телевидению, т. Яковлев между прочим сказал: «Мы исповедовали двойную и тройную мораль». В этой коротенькой фразе было две большие неясности. Во- первых, кто это «мы» — члены ЦК? работники нашего посольства в Канаде? сотрудники Института мировой экономики? лично т. Яковлев? Во-вторых, когда это было — в тридцатых годах? в октябре 1987 года? 26 ноября 1989-го? Я думаю, Александр Николаевич Яковлев как был, так и есть человек, исповедующий и двойную, и тройную мораль. И именно благодаря этому он и вознесся и парит то ли над Иваном Великим, то ли над статуей Свободы.
А так он заканчивает
На первой полосе «Московских новостей» помещен скорбный портрет Яковлева в полный рост. Ну такой скорбный, что сразу невольно вспомнились строки классика:
Да, именно мертвеца. Ведь над портретом для ясности еще и написали аршинными буквами: «НИКОМУ НЕ НУЖЕН». Ведь о живом человеке гак не скажешь. И тут вспоминается другой классик:
Вглядываешься в портрет, и тебе мерещится: вот сейчас сделает он шаг, или поднимет руку, или обернется, и ты услышишь этот лязг, эту похоронную музыку демокрадии…
Тут же редакция язвительно корит кремлевских чиновников, которые-де «считают себя свободными от исторических и человеческих обязательств» перед отцом русской демокрадии, т. е. не помогают ему втираться в общество, а, наоборот, препятствуют, не считаясь с тем, что ему скоро восемьдесят…
Продолжение темы на восьмой странице. Шапка: «В год 80-летия «архитектора перестройки» (почему два последних слова в кавычках? — В. Б.) выяснилось: симпатий к идеологу новой России (почему два последних слова без кавычек?
Второй портрет — справа на отлете. Это обложка книги Яковлева «Сумерки»: мрачнейший, изрезанный морщинами, бледный лик как бы вылезает из «Черного квадрата» Малевича. Это надо понимать так: вот, мол, каким стал отец демокрадии, после того как президент-демокрад перестал ему благоволить.
Над фотографиями и текстом беседы с Гохманом как бы заголовок, что ли: «Моя-то судьба — хрен с ней…» Это собственные слова Яковлева из беседы. Согласитесь, странно видеть академика с такими простецкими речениями, как «хрен», на устах. Но тут невольно вспоминается, что Отец и раньше не отличался изяществом слога, а уж теперь-то, когда Путин и Швыдкой довели культуру страны до такого уровня, что гомик Борис Моисеев (сам не видел, рассказывала Галина Вишневская) прямо на сцене скинул штаны и показал телезрителям державы все свое обветшалое единоличное хозяйство, — уж теперь-то…
В принципе я вовсе не против острого словца, порой и сам к нему прибегаю. Это дало основание чувствительному Евгению Лесину сказать недавно в «Независимой газете» по поводу моей новой книги «Гении и прохиндеи» (издательство «Алгоритм», 2003 г.) даже так примерно (цитирую по памяти): «Владимир Бушин — фигура грандиозная во всех отношениях. Поэт, критик, фронтовик. По сравнению с ним Проханов и Бондаренко — образцы галантности и толерантности. Бушин ругается со всеми… Бушин — злой человек…» и т. д. Ну правильно. Только не очень. Во-первых, не ругаю же я, допустим, хотя бы Макаренко, Шолохова, Леонида Соболева. И не ругаюсь с Михаилом Алексеевым, Расулом Гамзатовым, Юрием Бондаревым… Не ругал я Молотова, Косыгина, Громыко. И не ругаюсь с Александром Лукашенко, Фиделем Кастро, Владиславом Ардзинбой… Совсем наоборот! Во-вторых, ну какой же я злой? Вон же Станислав Куняев, лучший инженер человеческих душ Цветного бульвара, как мог видеть Лесин в предисловии, признается: «Всегда, когда читаю статьи Бушина, я хохочу, негодую, печалюсь…». Прежде всего — хохочет! Но разве при виде злости хохочут? А что писал незабвенный Коля Глазков?
Уж Коля — царство ему небесное — зря не сказал бы. А где ж в перламутре злоба?..
В-третьих, если серьезно, то были в моей-то жизни блаженные времена, когда я писал уж такие разлюбезные статьи о многих — о Николае Ушакове, Юрии Трифонове, Семене Шуртакове, Светлове, Симонове, Анатолии Калинине, Владимире Карпеко, Михаиле Алексееве, Василии Федорове, Сергее Викулове… Это очень разные писатели, но все они — советские патриоты. А о ком я пишу сейчас? О мерзких
