уверены в этом?
Ее щеки покрылись темно-красными пятнами.
— Я не боюсь вас, — прошептала она, но это было неправдой.
Она боялась его или саму себя… Она не знала точно. Но это стало привычкой, от которой трудно было избавиться и вынудило ее жить в рамках, которые она не могла изменить.
— Но почему вы думали, что я способен на такое, — проворчал он. — Ради Бога, что заставило вас поверить в это?
Заикаясь, Антония сказала:
— На пляже было темно, цвет его волос был похож на ваш, и он говорил с английским акцентом, а я только что встретила вас на вечеринке и подумала…
Ее голос замер, она перевела дыхание.
— Вы подумали? — повторил Патрик, нахмурившись.
Их глаза встретились: ее — расширенные, цвета потемневшей бирюзы, с влажными изогнутыми ресницами, и его — сузившиеся, суровые, сверкающие голубизной.
Девушка устало вздохнула.
— Когда я заговорила с вами на вечеринке, вы были рассержены и смотрели на меня с ненавистью.
— Да, я помню, извините. Тем вечером я был а плохом настроении.
— Я знаю. Мой дядя видел, что случилось, подошел ко мне и рассказал о только что расторгнутой вашей помолвке. Вот почему… когда я увидела, что вы пошли к пляжу… Зачем я последовала за вами? Я беспокоилась за вас. Вы выглядели таким печальным, а у меня появилась безумная идея попытаться успокоить вас.
Она остановилась, разрыдавшись.
— И затем… и вот… вот почему я подумала, что напавший… были вы.
— Я пережил из-за вас два самых страшных дня в моей жизни, вы знаете это? — внезапно спросил Патрик.
— И я тоже, — бросила в ответ покрасневшая Антония.
Лицо Патрика напряглось, как будто она ударила его.
— Да, конечно, — пробормотал он. — Извините. Мне не следовало забывать об этом. Я еще мучился от одного удара, когда другой буквально сбил меня с ног.
Он сердито отбросил свои волосы со лба.
— Видите ли, очень жарко, и я много прошел пешком, торопясь за вами. Могу я присесть?
Он указал на место рядом с ней, и Антония, поколебавшись, подвинулась.
— Больше не о чем говорить, не так ли? Я сказала вам, что мне жаль. Я не думала, когда они расспрашивали меня, что все так перепутается… — Она остановилась, потом тихо продолжила: — Я знаю, это было для вас крайне болезненно, и мне очень жаль, поверьте. Что еще я могу сказать? Прошло два года. Можете ли вы забыть все?
— А вы? — спросил Патрик, и она невольно взглянула на него, потом снова отвела глаза.
Патрик сидел вполоборота к ней, одна рука его была закинута за спинку скамьи, длинные ноги вытянуты. Его присутствие стесняло и даже пугало девушку. Странное сходство… Звук его голоса, блеск волос, манера двигаться — все напоминало ей о событиях двухлетней давности, что заставляло ее душу метаться между чувствами любви и ненависти.
— Давайте поговорим о чем-нибудь, — сказал он беспечно. — Что вы делаете в Венеции? Учитесь?..
Рядом со скамьей росло фиговое дерево. Антония задержала свой взгляд на его гладкой серой коре, темно-зеленых листьях, через которые солнечный свет просачивался на гравий. Когда Антония приехала в этот дом, дерево было таким красивым, что она решила нарисовать его. Но теперь девушка не могла смотреть на него, так как считала, что оно всегда будет напоминать ей об этой встрече с Патриком.
— Нет, — прошептала она. — Я поехала домой, как только мне разрешила полиция. Вернулась в Штаты, не закончив курса во Флоренции. Работала для отца, разыскивала кое-что для его книги, которую он писал несколько лет. Папа — специалист по истории искусств. Джордж Кэбот. Вам говорит что-то это имя?
— Да, конечно, — ответил Патрик, гадая, гордится ли она своим отцом. Имя было широко известным, но он никогда не читал ни одну из его книг. Он не увлекался современным американским искусством, поскольку его всегда привлекала эпоха итальянского Возрождения.
— Ваши родители еще живы?
— Да, — отозвалась Антония.
В течение тех месяцев, когда она работала для отца, девушка видела его больше чем когда-либо, но ей не удалось лучше узнать его. Будучи замкнутым по натуре, Джордж Кэбот жил и дышал только своей работой, у него никогда не было времени и внимания для жены и дочери.
Ее мать, Аннет Кэбот, жила также в своем внутреннем мире. Все, что ее волновало, была светская жизнь. Аннет Кэбот работала в местных благотворительных обществах, сидела в комитетах, обедала и ужинала с важными и влиятельными людьми.
Родители Антонии были живы, но отделены от нее барьером почти таким же сильным, как и смерть: безразличием.
Патрик, глядевший на ее бледное лицо, гадал, 0 чем она думает, почему ее глаза стали так печальны. То, как они встретились, травма, пережигая ими обоими, выковала странную тайную связь между ними. Молодой человек думал о ней прошедшие два года. И сейчас Антония интересовала его больше, чем два года назад. Он продолжал хотеть прикоснуться к ней, в то же время чувствовал, что простое прикосновение напугает ее. Она была похожа на дикую птицу в клетке, готовую разбиться до смерти о решетки, если рука протянется к ней.
— На кого вы похожи: на отца или на мать? — осторожно спросил он.
— Ни на кого, — ответила Антония, но это была неправда. Она унаследовала цвет лица и волос от матери. Аннет Кэбот была красивой женщиной, блондинкой, классически элегантной, голубоглазой, немножечко холодной. От отца Антония унаследовала артистический талант и его робость.
Ее отослали в школу в раннем возрасте. Каникулы она проводила в летней школе, или же ее посылали покататься на лыжах зимой, а затем, когда ей исполнилось восемнадцать, ее отослали в Италию изучать искусство.
Все друзья Антонии говорили, что она счастливица — одна в Италии, имеет любую возможность позабавиться. Ее родители просто великолепны, говорили ей, разрешают ей поехать так далеко. Они действительно были очаровательны с ней, щедры, заботились о том, чтобы у нее было все, что она хотела, но в глубине души Антония знала, что они не любят ее.
Она всегда была помехой в их жизни. На короткое время после того, как Антония приехала домой из Италии два года назад, родители пытались преодолеть пропасть между нею и ими, испуганные и ошеломленные тем, что случилось с дочерью. Но тогда было уже слишком поздно.
Маленькая, бледная, нуждающаяся только в том, чтобы ее не замечали, девушка словно ушла в себя, и родители не могли до нее достучаться. Постепенно они сдались, снова зажив каждый своей жизнью.
Антонию оставили одну с ее ужасными снами, преследовавшими ее днем и ночью. Она перестала есть, таяла, медленно превращаясь в привидение. Приехавший с визитом брат ее матери, дядя Алике, увидя девушку, пришел в ужас.
— Ты не можешь так жить, — сказал он. — Ты так много потеряла в весе, что похожа на двенадцатилетнего ребенка! А как одета? Бог мой, ты что не видишь, что с собой сделала? Ты пытаешься притвориться, что ничего не случилось, и поэтому возвращаешься к детству, чтобы избежать воспоминаний. Я вижу, что ты больна. Не лги мне теперь! Если бы твои родители не были так увлечены каждый собой, они бы также это заметили. Мы что-нибудь предпримем. Ты должна вернуться в Италию и смело посмотреть случившемуся в лицо.
— Нет, я не могу, — сказала она, побелев, и долго не возвращалась к этому разговору. Но дядя Алике был настойчив. Он буквально уговорил ее вернуться во Флоренцию и продолжить учебу.
Ее родители одобрили это, с облегчением наблюдая отъезд дочери. Когда она уедет, им не надо будет
