оказался невысоким и сухопарым стариком. Сухая кожа, плотно обтягивающая маленький череп, придавала ему сходство с мумией. Взгляд небольших серых глаз был быстрым и острым.
Обежав взглядом худощавую, нескладную фигуру Генриха, он на пару секунд задержался на его лице и улыбнулся так, словно увиденное доставило ему удовольствие. Рукопожатие у старика (так мысленно окрестил Генрих бельгийца) было на удивление крепким, как у сильного и молодого человека.
– Семейство мое отдыхает на даче, – объяснил Равэ гостям, проводив их в гостиную и усадив на диван. – Значит, только что из Парижа? Интересно, интересно. Ну расскажите же – как нынче поживают парижане?
Генрих стал рассказывать. Равэ слушал внимательно, время от времени качая головой и тихо восклицая: «Ах! да что вы говорите!» или «ах, не может быть!»
Вскоре позвали к столу. Угощение было типично московским – севрюга, кулебяки, гречневая каша с грибами, крепкие наливки.
Брокар с наслаждением вдыхал аромат кушаний. За столом он продолжил повествование о Париже и о своей жизни в Америке. Рассказывал подробно, во всех деталях. Мсье Равэ и мсье Гика остались весьма довольны услышанным.
С этого дня старик Равэ и молодой парфюмер Генрих Брокар стали друзьями. Равэ содержал магазин хирургических инструментов на Никитской улице, и Генрих, которому русский давался с большим трудом, частенько захаживал к старому бельгийцу поболтать на родном языке.
День, который перевернул жизнь Брокара, был солнечным и ветреным, как это часто бывает в Москве. На лестнице раздался быстрый цокот туфелек, и в то же мгновение Брокар уловил тончайший аромат гардении, дикой гвоздики, мускуса и кофе. В магазин вошла – нет, вбежала девушка. Ее улыбающееся лицо раскраснелось от солнца и ветра. Она тут же, нисколько не стесняясь незнакомца, поцеловала старого Равэ в сухую щеку и прожурчала высоким, звонким голосом:
– Здравствуй, папочка!
Равэ смущенно кашлянул и сказал:
– Шарлотта, позволь представить тебе моего приятеля. Это мсье Генрих Брокар. Он работает на фабрике у парфюмера Гика.
Шарлотта выслушала отца внимательно, с любопытством поглядывая на Брокара. На губах ее застыла приветливая улыбка.
– Очень приятно! – проворковала она, протягивая Генриху руку.
Шарлотта была худощава и бледна, как отец, однако ее серые, блестящие глаза, окаймленные густыми темными ресницами, имели то особое выражение, какое бывает только у очень молодых, очень добрых и очень любопытных девушек.
В этот момент в магазин вошел клиент весьма богатой наружности, и старик Равэ удалился, чтобы самостоятельно его обслужить.
Шарлотта посмотрела на Генриха и весело спросила:
– У вас, должно быть, интересная профессия, мсье Брокар?
Несмотря на то что Шарлотта была урожденной москвичкой, по-французски она говорила без малейшего акцента.
– Как сказать, мадемуазель, – ответил Генрих. – Кому-то она может показаться скучной, но мне нравится.
– Но ведь это так романтично – изготавливать запахи! Все равно что шить платья из тумана. В этом есть поэзия, вы не находите?
– Это обыкновенный труд. Часто очень тяжелый, – со сдержанной улыбкой ответил Брокар.
Девушка улыбнулась:
– Это вы намеренно кокетничаете.
– Кокетничаю?
– Конечно! Достаточно посмотреть на ваше лицо, чтобы понять – такой человек, как вы, не может заниматься обыкновенным делом. Знаете, кого вы мне напоминаете?
– Кого?
– Демона! Надлом густых бровей, хищный нос, надменная усмешка, черные, как смоль, волосы.
Это про вас! – засмеялась Шарлотта.
Стихи Шарлотта прочла по-русски, и Генрих уловил лишь два знакомых слова «демон» и «воспоминанья».
Он изумленно посмотрел не девушку. Каким образом ей удавалось проникнуть в самую суть его мыслей?
– Что это? – смущенно спросил Брокар.
– Стихи поэта Лермонтова. Нет, право же, если б я не знала, что вы парфюмер, я бы и вас приняла за поэта. Вы обязательно должны написать мне пару строк в альбом!
– Вы так сильно любите литературу? – удивился Брокар.
– А разве есть в мире что-нибудь интереснее? – удивилась Шарлотта. – Литература развивает умственные способности, учит нас размышлять, искать Бога. Она делает нас людьми. Если бы не литература, мы бы до сих пор бегали по полям в звериных шкурах и мычали по-коровьи. Му-у… – Шарлотта засмеялась и добавила: – Кроме того, без нее на свете было бы невыносимо скучно.
– Интересно, откуда в вас эта страсть к литературе?
– Когда-то мой папа был гувернером. Среди его воспитанников были дети Тютчева. Вы, должно быть, не знаете, кто это?
– Полагаю, здешний литератор?
Шарлотта кивнула:
– Угадали. Вот, послушайте.
– Красиво, – признал Генрих, которого и впрямь впечатлила музыка чуждых уху звуков.
Брокару вдруг безумно захотелось сказать девушке комплимент.
– Приятно узнать, что в этом диком городе есть такие образованные девушки, – сказал он с улыбкой.
Шарлотта же, вопреки ожиданиям, вспыхнула и нахмурила бровки.
– Мсье, этот «дикий город» – моя родина! – с чувством сказала она. – А что касается моей образованности, так я закончила московский пансион благородных девиц. И смею вас заверить, что там нас обучали не только музыке, танцам и художественной вышивке, но и математике и бухгалтерскому делу. И еще – языкам. Кроме французского, я знаю английский, немецкий и латынь. Как видите, не такие уж мы, москвичи, и дикари.
Генрих сконфузился:
– Я не хотел вас обидеть, мадемуазель. Я просто…
– Мне нужно по делам. Прощайте!
Шарлотта повернулась и быстро, как пташка, упорхнула. Обслужив покупателя, вернулся Равэ. Увидел, что дочери нет, и удивленно спросил:
– А где же Шарлотта?
– Ушла, – коротко ответил Брокар.
Старик крякнул и, прищурившись, посмотрел на Генриха:
– Что ж такого вы ей сказали, что она даже не попрощалась со своим стариком?
Брокар замялся и со смущением ответил:
– Кажется, я оскорбил ее патриотические чувства.
– Правда? – Старик усмехнулся. – Ну ничего, это дело мы поправим. Вы знаете, Генрих, госпожа Молоховец из пансиона благородных девиц научила Шарлотту печь великолепные пирожные. Вы обязательно должны их отведать. Приходите к нам сегодня вечером.
