Ирина.
Чебутыкин
1
Прогулка по освещенному весенним солнцем Руану, куда Лиза домчалась с парижского Сен- Лазара на скоростном поезде всего за полтора часа, пришлась ей по душе. Старинные нормандские улочки с полосатыми домами, розовые фейерверки декоративной вишни, темные каштаны, бросающие тени на потертую брусчатку, белые шпили готических соборов, похожие на известковые скелеты гигантских доисторических рыб, – все это завораживало.
Лизе казалось, что она попала в далекое прошлое. Если бы из-за угла вывернула, цокая копытами, кавалькада всадников в железных доспехах, Лиза этому ничуть бы не удивилась.
Дом мсье Леже находился неподалеку от того места, где почти шестьсот лет назад сожгли Жанну д’Арк и где теперь высился ультрасовременный собор ее имени, напоминающий груду железа, оставшуюся после морского сражения от какого-нибудь крейсера эпохи Первой мировой.
Мсье Леже оказался чрезвычайно приятным стариком с острым, бойким, несколько «мышиным» лицом. Для начала он попытался угостить Лизу роскошным обедом, от которого девушка отказалась. Затем склонял ее к распитию бургундских вин, чем Лиза также пренебрегла. Затем, показывая Лизе спальню в стиле Людовика XV, пустился в витиеватые комплименты, сопровождая их нежным поцелуем руки, которую Лиза благосклонно ему протянула. Однако сердце московской красавицы и на этот раз не дрогнуло.
Потерпев поражение в спальне, мсье Леже сделал еще несколько довольно ловких, но предсказуемых попыток перевести общение в менее формальную плоскость. И лишь когда все эти попытки закончились неудачей, мсье Леже смирился и провел гостью в большую комнату, которую он превратил в подобие выставочного зала.
– Ну вот она, ваша картина, – грустно сказал мсье Леже. – «Искушение епископа Феофила». Любуйтесь.
Лиза достала из сумочки фотографию, поднесла ее к картине и стала сравнивать, поглядывая то на картину, то на фотографию.
Француз подошел поближе:
– Разрешите?.. Гм… Довольно грубая копия. А что это?
– Вы же сами сказали – копия, – ответила Лиза, не желая вдаваться в подробности.
Старик снова сравнил картину с фотографией.
– Помимо чисто технических огрехов здесь отсутствует надпись, которая есть в оригинале, – сказал он.
– Надпись? – розовея от волнующего предчувствия, спросила Лиза.
Мсье Леже деловито кивнул:
– Ну да. Вот эта, на часах. Видите? – Он протянул худую руку, поросшую рыжими волосками, и ткнул коротким пальцем в картину. – ULTIMA NECAT! На картине она есть, а на вашей фотографической копии – нет.
Лиза взволнованно вгляделась в картину, затем в фотографию и, удостоверившись, что француз прав, тихо воскликнула:
– О боже!
– Не стоит так переживать, – снисходительно успокоил ее мсье Леже. – Тем более что это всего лишь окончание фразы.
– Окончание? – поразилась Лиза.
Француз кивнул тощей головкой и пояснил тоном пожилого сельского учителя:
– Именно так. Полностью фраза должна звучать следующим образом – OMNES VULNERANT, ULTIMA NECAT. А здесь… – Он снова ткнул пальцем в нарисованные на картине часы. – Лишь вторая ее часть. Признаюсь, мне показалось странным, что фраза приведена не целиком, и я просветил картину рентгеном. И знаете, что обнаружил? – Мсье Леже интригующе улыбнулся, выждал пару секунд, чтобы градус Лизиного любопытства достиг верхней отметки, затем торжественно произнес: – Первая часть фразы была закрашена!
– Закрашена! – ахнула Лиза, прижав к щеке ладонь.
Улыбка на самодовольном лице старика француза стала еще шире.
– Вот именно! – воскликнул он. – Причем относительно недавно. Я провел небольшое расследование и выяснил, что в девятнадцатом веке картина принадлежала московскому коллекционеру Генриху Брокару. У этого мсье была странная привычка исправлять старинные картины. Думаю, он и приказал закрасить на часах первую часть фразы, оставив – для каких-то своих личных и непостижимых целей – лишь ее окончание.
Лиза достала блокнот:
– Как, вы сказали, эта фраза звучала целиком?
– OMNES VULNERANT, ULTIMA NECAT, – торжественно произнес мсье Леже. Дождался, пока Лиза запишет фразу в блокнот, и сказал: – В переводе с латыни это значит – «Ранят все последний (час) убивает». Такую надпись в прошлые века ставили почти на всех башенных часах.
– Все ранят, последний – убивает, – эхом отозвалась Лиза, стараясь постигнуть тайный смысл этих слов. – А все – это кто?
– Минуты, мадемуазель. Всего-навсего минуты. Каждая прошедшая минута отнимает у нас кусок жизни, а последняя – отправляет на тот свет. Ну разве это не остроумно?
– Остроумно, – согласилась Лиза, не желая прекословить старику. – Хотя и страшно. Мсье Леже, а можно я сфотографирую картину?
– Ну… – Мсье Леже кокетливо опустил глаза. – Это будет стоить вам поцелуя. Вы согласны?
– Согласна, – самоотверженно ответила Лиза.
– Тогда – пожалуйста!
Лиза достала цифровой фотоаппарат и сделала несколько общих снимков картины. Потом сфотографировала крупным планом циферблат часов, на котором отсутствовали стрелки, но зато имелась таинственная надпись, первую часть которой московский парфюмер Брокар так бессовестно закрасил.
Глебу Лиза смогла дозвониться уже сидя в самолете.
– Алло, Глеб! Наконец-то я до вас дозвонилась… Я вылетаю через двадцать минут. Вы меня встретите?.. Хорошо. Мне нужно вам кое-что сообщить… На часах, которые стоят в лаборатории монаха-алхимика, есть надпись. ULTIMA NECAT… Подождите, не перебивайте. Так вот, это окончание фразы, начало которой Брокар зачем-то закрасил. Полностью фраза звучит так: Omnes vulnerant, ultima necat. Это значит – «все ранят, последний – убивает»… Алло, вы слышите? Алло, Глеб!.. Черт!
Связь прервалась. Телефон мелодичным перезвоном оповестил Лизу о севшем аккумуляторе, и дисплей потух.
– Сдох, сволочь, – констатировала Лиза и, сердито хмыкнув, сунула аппарат в сумку.
2
До прилета самолета оставалось чуть меньше часа. Корсак отошел от электронного табло аэропорта, сел на скамью и достал из сумки подсвечник, полностью очищенный от парафина. Женщина в красном болоньевом плаще, сидевшая рядом, покосилась, нахмурилась и поближе пододвинула к себе сумку.
Глеб повернул к себе подсвечник той стороной, где на тельце одной из змеек была выгравирована надпись:
Итак, это первая часть фразы, окончание которой Лиза обнаружила на часах епископа Феофила.
Глеб потер пальцами лоб. Дельные мысли никак не хотели приходить в голову. Глеб снова провел пальцем по надписи. OMNES VULNERANT. «Все ранят».
Угрожающая фраза. Больше годится для кинжала, чем для простого подсвечника. Глеб представил себе, что держит в руке не подсвечник, а кинжал, и сделал плавный жест, словно вонзал лезвие кинжала в
