тела и что-то еще, что он забыл годы разлуки, что-то материнское и одновременно очень чужое.
Тамара неподвижно лежала на спине. Герман лежал на боку, лицом к ней. Он не касался ее, но чувствовал полноту ее грудей. Он лежал тихо, смущенный, как жених в первую брачную ночь. Годы разделили их основательно, как разрез. Одеяло было заправлено под матрас, и Герман хотел было попросить Тамару вытащить его, но медлил.
Тамара оказала: 'Сколько мы так лежим? Мне кажется, будто прошло сто лет'.
'Сейчас еще нет десяти'.
'Правда? А для меня это целая вечность. Только Бог может вместить так много в такое короткое время'.
'Я думал, ты не веришь в Бога'.
'После того, что случилось с детьми, я перестала верить. Где я была на Йом-Кипур в 1940 году? Я была в России. В Минске. Я шила на фабрике мешки для картофеля и кое-как зарабатывала на хлебную пайку. Я жила на окраине с неевреями. Я решила, что не буду поститься
на Йом-Кипур. Какой смысл имело там поститься? А еще было глупо показывать соседям, что веришь. Но когда наступил вечер и я услышала, что евреи читают где-то 'Кол Нидре',я не смогла есть'.
'Ты говорила, что маленький Давид и Иошевед приходят к тебе'.
Герман тут же пожалел о своих словах. Тамара не пошевельнулась, но даже кровать начала стонать, как будто потрясенная его словами. Тамара подождала, пока прекратится кряхтение, и сказала:
'Ты мне не поверишь. Я лучше не буду рассказывать'.
'Нет, я верю тебе. Те, что во всем сомневаются, тоже способны верить'.
'Даже если бы я хотела, я не смогла бы рассказать тебе. Себе я могу объяснить это только одним способам — я сошла с ума. Но душевная болезнь тоже должна иметь причину'.
'Когда они приходят? Во снах?'
'Я не знаю. Я говорила тебе, я не сплю, а погружаюсь в бездну. Я падаю и падаю и никогда не достигаю дна. Я зависаю и парю. Это только один пример. Я переживаю столько всяких вещей, что не могу ни вспомнить, ни рассказать о них. Днем я живу вполне неплохо, но мои ночи полны кошмаров. Наверное, мне надо сходить к психиатру, но как он поможет мне? Единственное, что он может сделать — это дать всем этим вещам латинские названия. Если я иду к врачу, то только за одним: чтобы он прописал мне снотворное. Дети — да, они приходят. Иногда они со мной де утра'
'Что они говорят?'
'О, они говорят всю ночь, но когда я просыпаюсь, я ничего не могу вспомнить. А если я и запоминаю несколько слов, то тут же забываю их. Но ощущение остается — ощущение, что они где-то существуют и ищут со мной контакта. Иногда я иду с ними или лечу с ними — я точно не знаю, что это. Еще я слышу музыку, но это музыка без звуков. Мы доходим до границы, и дальше я не могу — идти с ними. Они отрываются от меня и летят на другую сторону. Я не могу вспомнить, что это — гора, какой-то барьер. Иногда я думаю, что вижу лестницы, и кто-то идет им навстречу — святой или дух. Все что я говорю, Герман, все это неправда, потому что нет слов, чтобы описать это. Конечно, если я сошла с ума, все это — часть моего безумия'.
'Ты не сумасшедшая, Тамара'.
'Ну что же, приятно слышать. Но разве кто-нибудь правда знает, что такое сумасшествие? Уж коли ты тут, почему ты не подвинешься немножко поближе? Вот так, хорошо. Я годами была уверена в том, что тебя нет в живых, а для мертвых другой счет. Когда я узнала, что ты жив, было поздно менять внутреннюю установку'.
'Дети никогда не говорят обо мне?'
'Я думаю, говорят, но я не уверена'.
На мгновенье тишина стала всеобъемлющей. Даже кузнечики стихли. Потом Герман услышал шум воды; казалось, это плещет ручей; или это была водопроводная труба? В животе забурчало, но он не знал, у него это или у Тамары? Он чувствовал зуд, и ему хотелось расцарапать кожу, но он взял себя в руки. Он ни о чем не думал, но в его мозгу сам собой шел какой-то мыслительный процесс. Внезапно он сказал: 'Тамара, я хочу тебя о чем-то спросить. Даже произнося это, он не знал, о чем будет спрашивать.
'Что?'
'Почему ты осталась одна?'
Тамара не ответила. Он решил, что она, наверное, задремала, но тут она заговорила — отчетливо и ясно.'Я же тебе уже говорила, что не рассматриваю любовь как спорт'.
'Что это значит?'
'Я не могу иметь что-то с мужчиной, которого не люблю. Все очень просто'.
'Значит ли это, что ты все еще любишь меня?'
'Я этого не сказала'.
'За все эти годы у тебя не было ни одного мужчины?' Герман спросил это с дрожью в голосе и тут же устыдился своих слов и волненья, которое они в нем вызвали.
'Предположим, у меня кто-то был — ты сейчас выпрыгнешь из кровати и помчишься назад в Нью- Йорк?'
'Нет, Тамара, мне и в голову не придет осуждать тебя. Ты можешь быть со мной совершенно откровенна'.
'А потом ты обольешь меня такими прекрасными словами!'
'Нет. Ты же не знала, что я жив, как я могу чего-нибудь требовать? Самые верные жены выходят замуж, когда умирают их мужья'.
'Да, тут ты прав'.
'Итак, твой ответ?'
'Почему ты так дрожишь? Ты ни капельки не изменился'.
'Отвечай мне!'
'Да, у меня кто-то был'.
Тамара говорила почти рассерженно. Она повернулась на бок, лицом к нему, и была теперь совсем близко. Он видел, как в темноте блестят его глаза. Поворачиваясь, она коснулась его колена.
'Когда?'
'В России. Там это все было'.
'Кто это был?'
'Мужчина, не женщина'.
В Тамарином ответе таился подавленный смех, смешанный с раздражением. Горло Германа сжалось: 'Один? Много?'
Тамара нетерпеливо вздохнула. 'Тебе ни к чему знать все подробности'.
'Уж если ты рассказала мне так много, то могла бы рассказать и все до конца'.
'Тогда — много'.
'Сколько?'
'Правда, Герман, это ни к чему'.
'Скажи мне, сколько!'
Стало тихо. Казалось, Тамара считает про себя. Германа охватили грусть и сладострастие, и он подивился капризам тела. Одна часть его души горевала о чем-то невозвратимо-потерянном: это предательстве, вне зависимости от того, насколько незначительным оно было по сравнению с общей порочностью мира — замарывало его пятном позора. Другая часть его души жаждала обрушиться в эту измену, вываляться в этом унижении. Он услышал Тамарин голос: 'Три'.
'Три мужчины?'
'Я не знала, что ты жив. Ты был так жесток со мной. Все эти годы ты мучил меня. Я знала, что если ты жив, то все будет также, как раньше. И ты действительно женился на служанке твоей матери'.
'Ты знаешь, почему'.
'У меня тоже были мои 'почему'.
'Значит, ты шлюха!'
Из Тамары вырвалось нечто, похожее на смех. 'Я этого не говорила!'
