Котик закрыл один глаз и покрутил носом. Пешелес подошел поближе.
'Я ничего не выдумываю, миссис — как мне вас называть? Я был у мистера Бродера дома, на Кони Айленд. На какой это улице? Между Мермейд и Нептун-авеню? Я думал, что женщина, перешедшая в иудаизм — его супруга. А теперь оказывается, что у него здесь тоже есть симпатичная маленькая жена. Говорю вам, эти переселенцы умеют жить. У нас. американцев, все обстоит по-другому: если ты женился, то и остаешься с женой, нравится она тебе или нет. Или разводись и плати алименты, а не заплатишь, так пойдешь в тюрьму. Что случилось с еще одной красивой женщиной — Тамарой? Тамарой Бродер? Я даже записал ее фамилию в мою записную книжку'.
'Кто это Тамара? Твою погибшую жену звали Тамарой, да?', — спросила Маша.
'Моя погибшая жена в Америке', — возразил Герман. Когда он произносил это, у него дрожали колени, а желудок свело судорогой. 'Я все-таки еще упаду в обморок?', — спросил он себя.
Машино лицо стало злым. 'Твоя жена восстала из мертвых?'
'Кажется, так'.
'Это та, которую ты встретил у твоего дяди на Ист-Бродвее?'
'Да'.
'Ты говорил мне, что она старая и уродливая'.
'Именно это все мужья и говорят женам', — смеясь, сказал Яша Котик. Он высунул кончик языка и скосил глаза. Пешелес тер подбородок.
'Я теперь не знаю, кто не в себе — я или все остальные'. Он повернулся к Герману. 'Я был на Кони Айленд в гостях у миссис Шрайер, и она рассказала мне о женщине, которая живет этажом выше и которая перешла в иудаизм, и вы будто бы ее муж. Она сказала, что вы писатель или рабби или что-то в этом роде, а еще она сказала, что вы торгуете книгами. У меня есть слабость к литературе, будь она на идиш, иврите или турецком. Она расхваливала вас, говорила и то, и это, и поскольку у меня библиотека и я собираю все, что только могу, я подумал, что мог бы что-нибудь у вас купить. Итак, Тамара? кто она?'
'Я не знаю, чего вы хотите, мистер Пешелес, и почему вы вмешиваетесь в жизнь других людей', — сказал Герман. 'Если вы думаете, что что-то не в порядке, почему вы не приведете полицию?'
Огненные круги появлялись перед его глазами, когда он говорил. Они медленно вибрировали рядом с его лицом. Это явление он помнил с детства. Маленькие кольца как будто прятались за его глазами, чтобы обнаружить себя в момент стресса. Одно кольцо уплыло в сторону, но потом вернулось. 'Можно ли лишиться чувств и при этом остаться на ногах?', — спросил себя Герман.
'Какая полиция? О чем вы говорите? Я, как говорится, не казак Господа Бога. По мне, так пусть у вас будет хоть целый гарем. Вы живете не в моем мире. Я думал, я могу вам чем-нибудь помочь. В конце концов вы беженец, а полька-нееврейка, перешедшая в иудаизм — это не пустяк. Мне говорили, что вы разъезжаете и продаете энциклопедии. Так вышло, что через несколько дней после того, как я побывал у вас, мне представилась возможность посетить в больнице одну женщину, которую прооперировали по случаю какого-то женского недомогания. Она дочь моего старого друга. Я вхожу и вижу Тамару; они лежали в одной палате. Ей удаляли пулю из бедра. Нью-Йорк кошмарный город, это целая Вселенная, но одновременно это маленькая деревня. Она рассказала мне, что она ваша жена — возможно, она бредила'.
Герман открыл рот, собираясь отвечать, но в этот момент к ним подошел рабби. Лицо рабби пылало от выпитого алкоголя.
'Я все обыскал, а вы вот где!', — громким голосом закричал он. Вы уже познакомились? Мой друг Натан Пешелес знает всех, и все знают его. Маша, вы самая красивая на вечеринке! Я не знал, что в Европе еще есть столь очаровательные женщин. А тут еще и Яша Котик'.
'Я знаю Машу подольше, чем вы', — сказал Яша Котик.
'Да, мой друг Герман прятал ее от меня'.
'Он прячет не ее одну', — многозначительно добавил Пешелес.
'Вы думаете? Вы, должно быть, близко с ним знакомы. Передо мной он всегда разыгрывает невинную овечку. Я уже стал было думать, что он евнух и…'
'Хотел бы я быть таким евнухом', — перебил Пешелес.
'От мистера Пешелеса ничего не скроешь'. Рабби рассмеялся. 'У него повсюду шпионы. Что вы узнали? Поведайте мне'.
'Я не выдаю тайны других людей'.
'Пойдемте поедим. Пойдемте в столовую, там все'.
'Извините, рабби, я сейчас вернусь', — неожиданно сказал Герман.
'Куда это вы убегаете?'
'Я сейчас вернусь'.
Герман быстро ушел, а Маша побежала за ним. Им пришлось проталкиваться сквозь толпу.
'Не беги за мной, я сейчас вернусь', — потребовал Герман.
'Кто этот Пешелес? Кто Тамара? Маша схватила Германа за рукав.
'Я прошу тебя, отпусти меня!'
'Ответь мне!'
'Я должен сблевать'.
Он вырвался и побежал, ища ванную. Он толкал людей, и они отвечали тем же. Какая-то женщина закричала, потому что он наступил ей на мозоль. Он вышел в вестибюль и сквозь сигаретный дым увидел множество дверей, но не знал, какая ведет в ванную. В голове что-то начало вращаться. Пол под ним качался, как на корабле. Одна дверь открылась, и кто-то вышел из ванной. Герман рванулся туда и столкнулся с мужчиной, который обругал его.
Он подбежал к унитазу, и его вырвало. В ушах гремело, в висках стучало. Его желудок судорожно выбрасывал из себя желчь, горечь и вонь; он совсем позабыл, что бывает такая гнусность. Каждый раз, когда он думал, что желудок пуст, и начинал вытирать рот туалетной бумагой, его скручивали новые судороги. Он стонал и извивался и склонялся все ниже и ниже. Его стошнило в последний раз, он встал и почувствовал, что в его организме больше нет ни капли щелочи. Кто-то бил в дверь и пытался сорвать ее. Он загадил кафельный пол, забрызгал стены, и теперь он должен был убрать. В зеркале он видел свое бледное лицо. С перекладины над умывальником он взял полотенце и вытер отвороты пиджака. Он попробовав открыть окно, чтобы проветрить, но у него не было сил вытолкнуть фрамугу вверх. Он сделал последнее усилие, и окно открылось. Заледеневший снег и сосульки висели на раме. Герман глубоко вдохнул, свежий воздух оживил его. В дверь снова замолотили, кто-то дергал за ручку. Он открыл и увидел Машу.
'Ты хочешь сломать дверь?'
'Вызвать врача?'
'Нет, никакого врача. Нам надо уйти'.
'Ты весь грязный'.
Маша достала из сумочки платок. Вытирая с него грязь, на спросила: 'Сколько у тебя жен? Три?'
'Десять'.
Пусть Бог опозорит тебя так, как ты опозорил меня'.
'Я иду домой', — сказал Герман.
'Иди, но к своей крестьянке, не ко мне', — ответила Маша. 'Между нами все кончено'.
'Кончено так кончено'.
Маша ушла обратно в комнату, а Герман решил забрать свое пальто, шляпу и галоши, но не знал, где искать их. Жена рабби, взявшая у него одежду, исчезла. Служанки нигде не было видно. Он протолкался сквозь толпу в вестибюль. Он спросил какого-то мужчину, где пальто, но мужчина пожал плечами. Герман пошел в библиотеку и опустился в кресло. На столике кто-то оставил полстакана виски и надкусанный сэндвич. Герман съел резко пахнувший хлеб с сыром и выпил остатки виски; комната крутилась, как карусель. Перед его глазами плясала сеть точек и линий, они были цветные и светились; он иногда видел такие, когда надавливал кончиками пальцев на веки. Все мерцало, сотрясалось, меняло формы. Люди просовывали головы в дверь, но Герман был не в состоянии видеть их по-настоящему. Их лица неотчетливо плыли по воздуху. Кто-то заговорил с ним, но у него было такое чувство, будто его уши полны водой. Его качало бурное море. Как странно, что во всем этом хаосе все-таки оставался хоть какой-то порядок. Фигуры,
