'Где моя сумочка?'
'Если ты принесла ее с собой, я ее найду'.
Герман встал и отправился на поиски. Он все ощупывал перед собой, как слепой. На ощупь он нашел на кухне стол и стулья. Он решил было пойти в спальню, но побоялся. Может, Маша оставила свою сумочку в больнице? Он вернулся к Маше.
'Я не могу ее найти'.
'Она была здесь. Я вынимала ключ'.
Маша встала, и оба стали бродить в темноте. Упал стул. Маша снова его поставила. Герман ощупью пробрался в ванную и по привычке нажал на выключатель. Вспыхнул свет, и он увидел Машину сумочку на ящике для грязного белья. Лампочку над аптечкой воры не заметили.
Герман взял сумочку, удивился ее тяжести и крикнул Маше, что он нашел и что в ванной есть свет. Он взглянул на часы, но оказалось, что он забыл завести их, и они встали.
Маша вошла в дверь ванной — лицо ее изменилось, волосы были в беспорядке; она щурилась. Герман дал ей сумочку. Он не мог смотреть на нее. Он говорил с ней, отвернув лицо, как благочестивый еврей, который не хочет глядеть на женщину.
'Я выверну здесь лампочку и вверну ее в лампу у телефона'.
'Зачем? Ну ладно…'
Герман осторожно вывернул лампочку и прижал ее к себе. Он был благодарен Маше, что она не ссорится с ним, не плачет и не устраивает сцен. Он ввернул лампочку в коридоре и пережил момент наслаждения, когда она вспыхнула. Он позвонил рабби, трубку взяла женщина. 'Рабби Ламперт улетел в Калифорнию'.
'Не знаете ли вы, когда он вернется?'
'Не раньше чем через неделю'.
Герман понимал, что это значит. Если бы он был тут, он уладил бы все формальности и, возможно, взял бы оплату похорон на себя. Герман медлил; потом спросил, куда можно позвонить рабби.
'Этого я вам сказать не могу', — сказала женщина сухо.
Герман выключил свет, сам не зная, зачем. Он вернулся в свою комнату. Там сидела Маша с сумочкой на коленях.
'Рабби улетел в Калифорнию'.
'Да, тогда…'
'С чего мы должны начать?', — спросил Герман и себя, и Машу. Маша как-то обмолвилась, что ни она, ни ее мать не принадлежат ни к какой организации и ни к какой синагоге, из тех, что устраивают похороны своих членов. За все надо было платить: за погребение, за место на кладбище. Герман должен был отыскать нужное учреждение, выпросить скидку, допросить кредит, найти поручителя. Но кто его знал? Герман подумал о зверях. Они жили без сложностей и, умерев, никому не бывали в тягость.
'Маша, я больше не хочу жить', — сказал он.
'Однажды ты обещал мне, что мы умрем вместе. Давай сделаем это теперь. У меня хватит снотворного на нас двоих'.
'Да, давай примем таблетки', — сказал он, сам не зная, правда ли так думает.
'Они у меня вот тут, в сумочке. Все, что нам еще понадобится — стакан воды'.
'Это у нас найдется'.
У него сжало горло, и он едва мог говорить. Его ошеломило, как быстро это случилось. Пока Маша рылась в своей сумочке, он слышал громкое позвякивание и позванивание ключей, монет, помады. 'Я всегда знал, что она мой ангел смерти', — подумал он.
'Прежде чем мы умрем, я хотел бы узнать правду', — услышал он свой голос.
'О чем?'
'Была ли ты верна мне все то время, что мы были вместе'.
'Ты был мне верен? Если ты скажешь мне правду, я тебе тоже скажу'.
'Я скажу тебе правду'.
'Подожди, я закурю'.
Маша достала из пачки сигарету. Она все делала очень медленно. Он слышал, как она катает сигарету между большим и указательным пальцем. Она чиркнула спичкой, и в отблеске огня ее глаза с вопросом посмотрели на него. Она затянулась, задула огонек, и еще мгновенье головка спички мерцала, освещая ее ноготь. 'Ну, послушаем', — сказала она.
Герману было трудно говорить. 'Только с Тамарой; это все'.
'Когда?'
'Это было в отеле в горах'.
'Ты никогда не ездил в горы'.
'Я сказал тебе, что еду с рабби Лампертом в Атлантик-сити, на конференцию. Теперь твоя очередь', — сказал Герман.
Маша коротко рассмеялась.
'То, что ты сделал со своей женой, я сделала со своим мужем'.
'Значит, он сказал правду?'
'В тот раз да. Я пошла к нему, чтобы договориться с ним о разводе, и он настоял на этом. Он сказал, что если я хочу получить развод — это единственная возможность'.
'Ты поклялась, что он врет'.
'Я врала, когда клялась'.
Они сидели молча, каждый со своими мыслями.
'Теперь умирать не обязательно', — сказал Герман.
'Что ты собираешься делать? Бросить меня?'
Герман не ответил. Голова у него была совершенно пустая. Потом он сказал: 'Маша, мы должны уехать сегодня ночью'.
'Даже нацисты разрешали евреям хоронить своих мертвых'.
'Мы больше не евреи, и я больше не могу оставаться здесь'.
'Чего ты от меня хочешь? Десять ближайших поколений проклянут меня'.
'Мы итак уже прокляты'.
'Давай, до крайней мере дождемся похорон'. Последние слова этой фразы Маша едва смогла вымолвить. Герман встал. 'Я сейчас ухожу'.
'Подожди, я пойду с тобой. Я только на секунду зайду в ванную'. Маша встала. Она шла запинающимися шагами. Ее каблуки царапали по полу. На улице неподвижно стояло дерево в ночи. Герман сказал ему: 'Прощай!' Он в последний раз попытайся разгадать его тайну. Он услышал плеск воды; Маша, наверное, умывалась. Он стоял тихо, напряженно прислушиваясь и дивясь самому себе и Машиной готовности идти с ним до конца.
Маша вышла из ванной. 'Герман, где ты?'
'Я здесь'.
'Герман, я не могу оставить маму', — спокойно сказала Маша.
'Тебе так или иначе придется ее оставить'.
'Я хочу, чтобы меня похоронили рядом с ней. Я не хочу лежать среди чужих'.
'Ты будешь лежать рядом со мной'.
'Ты чужой'.
'Маша, я должен идти'.
'Подожди минуту. Если так, то возвращайся к своей крестьянке. Не бросай своего ребенка'.
'Я брошу всех', — сказал Герман.
Эпилог
